Кто кого предал

— Это вопрос принципиальный. Дружина никогда не была боевой организацией, у нас не было никакого оружия и нацеленности на вооруженное решение вопросов. Народные дружины в Советском Союзе были во всех городах и весях. Это было самое обычное дежурство по городу с милицией в целях охраны общественного порядка. Потом, когда начались митинги — то наш, то литовский — и пошли многочисленные провокации, городской комитет партии обратился к руководителям первичных отрядов дружинников на предприятиях, чтобы подключились и мы. Никаких спецсредств у нас не было, кроме красных повязок. Но, поскольку на митингах постоянно возникали драки, мы стали заниматься физической подготовкой, чтобы освоить хотя бы элементарные действия по самообороне. А на суде это пытались преподать так, что будто бы это была тайная военизированная организация. Наверное, ребята из литовских спецслужб таким образом просто подчеркивали свою значимость — вот, дескать, каких мы страшных ловим шпионов! Нас упорно пытались записать в боевой ударный отряд партии, чтобы подчеркнуть, что мы являемся организацией, у которой имеются структура, руководство, общий план и замысел.

«Я вам руки не подам»

— Что было тем переломным моментом, после которого ситуация в Вильнюсе стремительно покатилась вниз?

— 8 января цены были подняты в три-четыре раза. Женщины побежали в магазин, вернулись ошарашенные, слезы в глазах — вы видели, говорят, эти цены? И тут по институтскому радио известили, что завод топливной аппаратуры уже идет на митинг к Верховному Совету протестовать. И мы тоже пошли. Сначала митинг был довольно мирным, но в какой-то момент группа молодых ребят в возрасте 25–35 лет начала раскачивать толпу. Вперед-назад, вперед-назад — и на штурм. Мы бочком подошли к дверям, и тут я познакомился с Владимиром Разводовым, потому что еще не расколовшийся ОМОН выставили тогда в оцепление. Стоит здоровый такой «шкаф», я к нему подошел вплотную и говорю: «Слушай, капитан, что это у тебя за мундир такой? Вроде советский милиционер, но пуговицы новые, литовские, с витязями?» Он как психанул — все пуговицы сорвал, бросил: на, говорит, мне они тоже поперек горла! Мы с ним еще чуток поговорили и поняли, что вроде не враги… Тут начался штурм, толпу раскачали, меня повалили на землю. Кто-то принес весть: депутаты Верховного Совета просят сформировать официальную группу для того, чтобы мы выразили свои требования организованно. И мы пошли вовнутрь, нас было человек 12. Вице-премьер Ромуальдас Озолас, тот еще нацист, который объявил о том, что Литва будто бы находится в состоянии войны с СССР, идет вдоль ряда, здоровается. Подходит ко мне, протягивает руку, а я говорю — извините, вам я руки не подам…

— Думали ли вы, что всего через 4 дня вместе с другими дружинниками пойдете туда снова?

— 12 января нас собрали в горкоме партии, сказали, что ситуация очень напряженная, вполне возможно, что будет необходимость провести в городе патрулирование. Рабочие коллективы нескольких вильнюсских предприятий выработали петицию к правительству Литвы о том, что оно ведет вредную для народа политику. Эту петицию необходимо было доставить в Совмин и в Верховный Совет. Нас разделили на две части — одна группа пошла в Верховный Совет, а другая в Совет Министров. У меня такое впечатление, что с обеих сторон кто-то достаточно глубоко знал весь этот сценарий, — во всяком случае литовская сторона точно была поставлена в известность. Произошли стычки, никакой петиции нам вручить не удалось. Вернулись в горком. Когда возвращались, видели, как в сторону телебашни пошла бронетехника. Только стали заходить в зал — как волна покатилась назад: надо срочно ехать к телерадиокомитету. Самого штурма мы не видели. Еще чуть-чуть постреливали, то там бабахало, то тут — стекла с девятиэтажки сыпались водопадом, как игрушки с новогодней елки. Мы встали цепочкой за спинами солдат и простояли до утра. Когда нас наконец завели на телевидение, там уже все было разбито и разнесено в пух и прах, стекла все повыбиты, в помещениях стояла страшная холодина. Нас попросили навести порядок, дали гвозди, молотки, и мы забивали окна цокольного этажа. Я оттуда вышел только 18 января. Пришел к отцу, говорю: наконец-то у нас будет возможность давать правдивую информацию, мы вышибли у этих нацистов пропагандистский рупор! А он говорит — можешь собирать чемоданы, скоро вас самих из Литвы вышибут, как пробку из-под шампанского. Он понимал, чем это закончится, уже тогда. А мы — нет.

«Дырявые» дела

— Можно попросить вас нарисовать картинку того, что увидели, — как будто вы снимаете документальное кино?