О том, как разлука подавляет иммунную систему у низших приматов: Coe C., “Psychosocial factors and immunity in nonhuman primates: a review,”
Работа Тиффани Филд описывается в: Field T., Schanberg S., Scarfidi F., and Bauer C., “Tactile kinesthetic stimulation effects on preterm neonates,”
И наконец, появляется все больше научных статей о том, в каких ужасных для развития условиях содержались дети в румынских приютах. Для знакомства с темой см.: Gunnar M., Mirison S., Chisholm K., and Schuder M., “Salivary cortisol levels in children adopted from Romanian orphanages,”
Культурная пустыня
Два старых друга, швед и финн, встречаются и идут в кабак. Садятся со своими бутылками водки и пьют в полном молчании. Час за часом эти двое продолжают пить, не говоря ни слова. В конце концов, шесть часов спустя, швед, опьяненный жизнью, любовью и дружбой, поднимает стакан и говорит другу: «Твое здоровье». Финн отвечает: «Слушай, ты трепаться пришел или пить?»
Этот анекдот мне рассказал шведский ученый на конференции в Стокгольме, где мы, янки, неустанно подтрунивали над легендарной сдержанностью шведов: «Думаете, это мы такие? Вы наших соседей не видели». И все же
Культурные особенности по всей планете связаны с местностью, в которой та или иная культура складывается. У традиционных народностей в тундре больше общего между собой, чем с жителями тропических лесов (и неважно, была ли в тундре общая для всех культура предков). Культуры высокогорных плато, вероятно, имеют системные отличия от рыболовецких культур на островах. Некоторые из корреляций между типом экосистемы и типом культуры вполне предсказуемы: пустынные кочевники туареги – не те ребята, у которых двадцать семь разных названий снега или рыболовных крючков. Но некоторые из корреляций не так легко предсказать, тогда как они – и это главная мысль главы – оказали огромное влияние на то, какой мы, люди, сделали нашу планету.
Попытки связать культуру с климатом и экологией берут начало в древности (Геродот делал это задолго до Монтескьё), но с развитием антропологии как науки они обрели «научность» если не по содержанию, то хотя бы по форме. Неудивительно, что первые пробы часто были совсем не научными, напротив, они проповедовали белый расизм, царивший в антропологии в начале прошлого века. Другими словами, любое исследование, казалось, приносило неопровержимые научные доказательства, что в североевропейских экосистемах культуры развивались лучше, более продвинуты в моральном, технологическом и интеллектуальном плане и шницель у них вкуснее.
Современная социальная антропология по большей части стыдливо отступается от грехов научных предков – оскорбительного расизма, лежавшего в основе ранней антропологии. Некоторые ученые решительно избегали сравнивать культуры между собой. Это положило начало эпохе, когда антрополог мог на протяжении всей своей научной карьеры описывать обряды инициации одного из земледельческих кланов в Северо-Восточном Камеруне. Тем не менее некоторые антропологи остались универсалами, изучая межкультурные закономерности: они действовали очень осторожно, чтобы избежать идеологических предубеждений. И многие антропологи все так же вписывают межкультурные исследования в контекст влияния экологии на культуру.
Одним из пионеров новой, улучшенной версии экологической антропологии был Джон Уайтинг из Гарварда: в 1964 году он написал статью «Воздействие климата на некоторые культурные практики» (Effects of Climate on Certain Cultural Practices). Сравнивая данные неевропеизированных обществ по всей планете, он заметил, например, что в более холодных регионах супруги чаще спят вместе, чем в тропиках (правда, Уайтинг не приводит данных, у кого оказывается одеяло к утру – у мужа или у жены). Другой пример – в местах, бедных белковой пищей, больше всего ограничений на секс после родов. Уайтинг заключил, что при недостатке белка младенцы более зависимы от длительного кормления грудью, так что лучше, если перерывы между рождениями детей будут побольше.