Кто мы такие? Гены, наше тело, общество

Что мы можем понять из этих корреляций между средой и культурными практиками и убеждениями? Посмотрите на людей как на приматов (они и есть приматы) – и все становится на свои места. Откройте два новых вида обезьян, которых никто раньше не видел. Мы ничего не будем знать о них, кроме того, что одни живут на деревьях в амазонских лесах, а другие бродят в безводных кустарниках Намибии, и любой настоящий приматолог сможет довольно точно предсказать различия в половой жизни и биологии размножения этих двух видов, кто более агрессивен и защищает территорию и т. п. В этом плане экология влияет на нас точно так же, как на любой другой биологический вид.

Но нас отличают две вещи. Во-первых, у нас больше исключений из правил и они ярче, чем у других приматов. В конце концов, тот же самый старый гнусный иудео-христианский/мусульманский мир, по поводу которого я нудил, породил квакеров и суфиев. Ни один павиан в располагающих к всеядности условиях саванны не станет вегетарианцем из моральных соображений.

Второе, что отличает человеческую культуру, – мы говорим не просто об экологическом влиянии на форму наконечников стрел или на то, до или после танца с черепом гиены вы будете потрясать погремушками для какого-нибудь ритуала в вашей культуре. На кону главные, определяющие вопросы. Есть ли бог или боги и есть ли им дело до вашего существования? Что будет, когда вы умрете, и как ваши действия в жизни влияют на посмертие? Надо ли стыдиться своего тела и греховно ли оно изначально? Благожелателен ли мир по своей сущности?

На этом моменте чтения книги для вас должно быть очевидно, что, если вы хотите понять, как люди находят ответы на эти глубоко личные вопросы, придется подпустить с черного хода немножко биологии. Например, мы невероятно много знаем о генетике, нейрохимии и эндокринологии депрессии: как те или иные факторы влияют на восприятие жизни – по принципу стакан наполовину полон или наполовину пуст. И мы даже начинаем что-то понимать о биологии религиозной веры – некоторые неврологические повреждения вызывают религиозную одержимость, некоторые нейропсихиатрические расстройства связаны с «метамагическим» мышлением, некоторые зоны мозга регулируют, насколько тесная причинно-следственная связь нужна организму, чтобы возникло убеждение, – что могло бы позволить разобраться в этом странном явлении, которое мы называем верой.

Чтобы ответить на вопрос «как я стал тем, кто я есть», необходимо учесть несметное количество неочевидных и взаимодействующих факторов – от давления отбора, который формировал наш генофонд приматов миллиарды лет назад, до выброса нейротрансмиттеров микросекунду назад. Может быть, пора добавить в список еще одну биологическую переменную: когда наши праотцы размышляли над главными вопросами жизни, созерцали ли они зеленый полог леса или бесконечный горизонт?

Примечания и дополнительная литература

Связь экологии и культуры упоминается в большинстве стандартных учебников антропологии. Некоторые из упомянутых исследований включают: Whiting J., “Effects of climate on certain cultural practices,” in Goodenough W., ed., Explorations in Cultural Anthropology (New York: McGraw-Hill, 1964): 511; Ember M., “Statistical evidence for an ecological explanation of warfare,” American Anthropologist 84 (1982): 645; Textor R., A Cross-Cultural Summary (New Haven, CT: HRAF Press, 1967); и Sutherland W., “Parallel extinction risk and global distribution of languages and species,” Nature 423 (2003): 276. Еще прекрасный обзор подобного рода для неспециалистов – Harris M, Cannibals and Kings: the Origins of Cultures (New York: Random House, 1977). Также см.: Ember C., and Ember M., in Martin D., and Frayer D., eds., Troubled Times, Violence and Warfare in the Past (Amsterdam: OPA, 1997): 1.

Основной мыслью этой главы было то, как, несмотря на существенную привлекательность культуры, типичной для дождевых лесов в сравнении с пустынной, на нашей планете господствуют вышедшие из пустыни евразийские культуры. Что к этому привело? Об этом размышлял в своих работах Джаред Даймонд, особенно в знаменитой книге «Ружья, микробы и сталь» (М.: АСТ, 2012). Его исходная посылка состояла в том, что это был вопрос случая: кому достались нужные животные и растения. Например, почти везде в мире есть какие-то виды диких овец, но только евразийских было легко приручить, что дало чудесный источник пищи. Почти везде в мире есть крупные дикие полорогие, идеально подходящие для пахоты, но американских бизонов и африканских буйволов так и не приручили, а евразийские дали быков и коров. И евразийцам повезло с приручением лошади: это дало им громадные военные преимущества. Мир был бы совсем другим, если бы европейские империи пали под натиском горстки цветных конкистадоров, скачущих на кенгуру, тапирах или зебрах.