Кто на свете всех темнее

Но я думала о том, как она жила, и мне начинало казаться, что смерть ей к лицу. Потому что Городницкий — тот еще гад, и внешне не так чтоб симпатичный — крупный, какой-то квадратный, все в нем выглядит тяжелым: фигура, кулаки, взгляд, челюсть. А еще у него какая-то вечная истерика, он постоянно на взводе, и хотя внешне он этого никак не проявляет, я всегда чувствовала холостые обороты в его башке и всякий раз, видя его, думала: когда он взорвется, столько народу накроет осколками и взрывной волной. Мне никогда не нравилось его присутствие, я терпеть не могла отвечать на его вопросы и вообще проявлять по отношению к нему какую-то вежливость. И если я это делала, то просто затем, чтобы не вызвать его внимания ко мне, я не хотела, чтобы он ко мне присматривался.

А ведь Валерия не просто иногда виделась с ним, она жила в его доме, спала с ним.

Конечно, я не удивляюсь, что она не стала матерью Августе и даже другом не стала. Очень сложно дружить с девочкой, которая позиционирует себя как медиум и постоянно, причем в самый неподходящий момент, говорит разные неприятные вещи.

Ну, например, что ты вот, дескать, скоро умрешь.

И теперь это чудо природы сидит на пуфике, раскачиваясь из стороны в сторону, а я пытаюсь определить ее типаж. Как-то так случилось, что я не смотрела ей в лицо. Эти ее уродские не то ботинки, не то туфли — они реально травмировали меня, а вот сейчас она сидит на низком пуфике, подобрав под себя длинные тощие ноги, и я смотрю на нее и понимаю: из всех детей Городницкого Августа — самая красивая, она — типаж Мардж Хельгенбергер, но по-настоящему это станет заметно года через три-четыре.

Или сейчас, если я захочу.

Мне нужны все актеры, весь реквизит, а потому я вытащу Августу на свет, хочет она этого или нет. Тем более что идеальное платье я для нее уже нашла, оно сшито из нежно-зеленого атласа, этот оттенок напоминает мне цветение клена, платье очень простое, с расшитым широким поясом и отложным воротом, украшенным по краю той же вышивкой, оно чем-то похоже на средневековый наряд, какие изображают в псевдоисторических фильмах о рыцарях и дамах. К этому платью идеально подойдет накидка из золотистой норки. Правда, как одеть в это все Августу, не вызвав волну гражданских протестов, я пока не придумала, а уж что делать с вороньим гнездом на ее голове, для меня и вовсе загадка.

Но я что-нибудь придумаю.

— Ладно.

Это Августа с кем-то разговаривает. У нее, я думаю, есть воображаемый друг.

— Я сделаю, как ты скажешь, и буду слушаться ее… Но она очень странная.

Это она обо мне говорит. Со своим воображаемым другом. А странная здесь, значит, я.

— Тебя нужно причесать, сиди смирно.

Она подняла на меня взгляд — глаза светло-голубые, как у Алекса, но выражение их мне не нравится. Августа мне вообще не нравится, и тут я ничего не могу с собой поделать. Я бы предпочла, чтобы она оказалась убийцей и ее заперли где-нибудь в обитой войлоком палате, но я знаю, что убийца не она.

Просто я не люблю, когда у меня возникает такая стойкая антипатия к кому-то. Это плохо для бизнеса.

— Я не нравлюсь тебе.

Она тоже живет во тьме, просто в ее тьме есть еще кто-то, а я в своей одна. Но тьма — она и есть тьма.

— Нет, не нравишься.

Не думаю, что у меня есть причина лгать Августе. Мне ничего от нее не надо, но она — важная часть моей вечеринки, а потому я скажу ей правду. Она не нравится мне, потому что в ее глазах таится что-то очень недоброе, девчонка просто ходячая неприятность.

Впрочем, она сейчас в очень плохой компании.

— Я причешу тебя, сиди смирно.

Ее волосы густые и очень прямые, золотистого оттенка. Они недостаточно длинные, чтобы соорудить ей более-менее сносную прическу, и недостаточно короткие, чтобы просто причесать и оставить как есть. Но у меня тут целый арсенал разнообразных орудий пыток, и я собираюсь применить их все, пока не найду то, что подойдет.

— Ты уже знаешь, что я этого не делала.

— Предполагаю.

— Нет, ты точно знаешь. — Августа пытается поймать мой взгляд, но это сложно, если я сама не захочу. — Ай, больно же…

— Потому что иногда надо причесываться и делать это чаще, чем раз в год. — Я собираю волосы у нее на затылке и закрепляю резинкой. — Сиди смирно, будь добра.

— Лера говорила мне о тебе.

И пойди пойми, говорила ей Валерия обо мне, пока была жива, или Августа и правда видит призраков. Я допускаю, что она их может видеть, как и то, что призраки все-таки существуют. Или нечто, считающееся призраками.

Этот дом сводит меня с ума, вот что.

— Лиана, тебе придется поделиться косметикой.

— Не вопрос, угощайся.

Лиана рассматривает висящие на плечиках вещи, но я вижу, что мысли ее далеко. Не может быть, чтоб она так сильно прониклась моими словами, тут скорее причина в другом: ей нужна доза, но она решила попробовать ее пропустить, чтобы доказать мне и себе, что может бросить в любую минуту. По сути, это так и есть, ее зависимость психологическая, но настроение у нее испортилось, а это значит, что сейчас до нее доходит тот простой и очевидный факт, что она подсела.