Кто не слышал о чечевичной похлёбке? Непридуманная история

Мать и дочь, идя за Кунцманом, миновали цистерну, у которой солдат охраны наполнял водой поставленное под кран ведро. Расход воды – её возили издалека – строго контролировался, и не раз было объявлено: если кто-то неаккуратно завернёт кран и вода будет капать, это расценят как диверсию.

Поодаль от цистерны стояли бочки из-под солёной капусты и телеги, на которых привозили солому. Позади них Регина Яковлевна увидела землянку, Кунцман направлялся к ней; сойдя по ступеням к двери, постучал, донеслось «войдите!»

Начальник колонны ступил в землянку, подался в сторону, Регина Яковлевна и Якобина сделали по шагу вперёд, остановились. Сбоку в устроенное на уровне земли окно бил резкий солнечный свет. Вошедшие видели перед собой стол со свежеструганной столешницей и сидящего за ним оперуполномоченного. Сейчас он без фуражки, и заметно: виски у него сдавлены, короткий чуб зачёсан набок. Позади Ерёмина у стены видна кровать с матрацем, покрытым шерстяным одеялом. Регине Яковлевне бросилось в глаза то, от чего пришлось отвыкнуть: взбитая подушка в белой наволочке.

Ерёмин кинул Кунцману:

– Отпускаю к делам, Эдгарыч!

Тот на пару секунд наклонил голову и, выйдя, аккуратно закрыл за собой дверь. Оперуполномоченный перевёл взгляд с Регины Яковлевны на Якобину, кивнул на пару табуреток:

– Берите, садитесь.

Мать и дочь опустились на них напротив стола. Ерёмин выдвинул его ящик, вынул из него стопку бумаг, положил перед собой и прикрыл ладонями. Остро вглядываясь в Регину Яковлевну, спросил вкрадчиво, с каким-то особенным интересом:

– Где ваш отец?

Она, наученная опытом последних лет, богатых арестами людей самого разного ранга, почувствовала: сотрудник НКВД хочет знать, на свободе ли руководитель из крупных инженер Пауль.

– Он умер, – сообщила с понурым смирением.

– Где? От чего?

– От менингоэнцефалита, – раздельно проговорила женщина. – Он приехал к месту нового назначения, ему стало плохо, отвезли в больницу, но спасти не смогли. Скоро два года будет.

Ерёмин перебрал бумаги:

– Ну да…

Регина Яковлевна поняла его мысль: «Поэтому у меня о нём ничего нет. Если бы арестовали, было бы».

– Я хорошо знал Якова Альфредыча, – сказал Ерёмин тоном человека, довольного воспоминанием. – Вы ж, наверно, знаете – он тут недалеко был главным на бурении, первую нефть добыли под его началом. А я работал в районной милиции, – уполномоченный выдержал паузу, веско добавил: – Приезжал к нему по делу.

Степенно продолжил:

– Народу у него трудилось много, краж и драк по пьянке хватало… Яков Альфредыч меня принимал с вниманием, – Ерёмин многозначительно кивнул в подкрепление своих слов. Его охватило оживление: – Обязательно сажал меня за стол! Снабжение у него центральное, персональное. Телячья колбаса! Краковская полукопчёная… – Василий Матвеевич развёл большой и указательный пальцы правой руки, с выражением блаженства провёл ими по уголкам рта.

Затем поведал с уважительностью в лице и в голосе:

– Яков Альфредыч мне говорит: думаете, краковская – из Польши? Ни в коем разе! Нарком пищевой промышленности товарищ Микоян подписал приказ: вырабатывать телячью, краковскую колбасы. Наши они! – помолчав, поглядывая на мать и дочь, Ерёмин присовокупил: – Ну вы-то их поели. Присылал, привозил…

Регина Яковлевна невольно ощутила себя виноватой, хотела ответить «да», но ничего не ответила. Уполномоченный, вдруг став отстранённо-деловитым и глядя в одну из бумаг, спросил:

– А ваш муж где?

– Он ушёл от нас! – сказала она, пожалуй, чересчур громко.

– Был осуждён за вредительство, отбывает своё… – как бы между прочим проговорил опер, поднял от бумаги насмешливый взгляд.

– К тому времени мы с ним уже почти три года не жили! – сказала, волнуясь, Регина Яковлевна, зачем-то сняла и вновь надела очки. – Мы развелись. – Ей хотелось привести ещё что-нибудь в свою пользу, но она не нашлась.

Василий Матвеевич обратился к Якобине, словно рассуждая с самим собой:

– Ну что соль сыпать на раны, – лицо его стало доброжелательным, – тем более что теперь всем тяжёлое время выпало. Испытание. – И он перешёл на «ты» с непринуждённой свойскостью: – Не тебе горевать, вся жизнь перед тобой. Подкормиться – и такая станешь лошадка!

Девушка сидела на табурете не шелохнувшись, глядя на кисти рук, прижатые к коленям. От его сладких глаз никуда не деться. Он убрал бумаги в ящик стола, поднялся и, едва не задев девушку рукой, прошёл мимо, удалился из землянки. Послышался его голос – кому-то отдавал распоряжения. Возвратившись, опер, прежде чем занять место за столом, постоял, глядя на кровать.

Вошёл ординарец с двумя котелками, держа под мышкой завёрнутую в вафельное полотенце буханку хлеба. Регина Яковлевна, торопливо привстав, отодвинула табурет, хотя он не мешал солдату поставить котелки и положить хлеб на стол.

– Три! – распорядился уполномоченный, и ординарец подал, взяв их с прибитой к стене полки, три миски и три ложки.