Кто не слышал о чечевичной похлёбке? Непридуманная история

А через две недели молодой муж, отправившись на службу, не вернулся. Вместо него прикатил вестовой на подводе, забрал его вещи. Недолгое время спустя стало известно о женитьбе удалого краскома на девушке, с которой Регина Яковлевна училась в гимназии в одном классе. Девушка была тоже из немецкой семьи, и Регине Яковлевне отчётливо представлялось: вечером на берегу Волги вчерашний муж, спев новой невесте арию Германа, произносит с упоением:

– Люблю я вас, наших немцев!

Потом его не стало в Саратове: перевели в другое место службы, куда, как он сказал при разнёсших это свидетелях, он не рискнул бы взять с собой даже нелюбимую женщину, – а что говорить о любимой?

На Регине Яковлевне женился Виктор Краут, уважавший её отца молодой инженер. Она любила его – пусть без того самозабвения, которое умел разжигать в ней красный командир с его пленительным лирико-драматическим тенором. Семейная жизнь омрачилась неудачными родами: ребёнок умер. Потом появилась на свет Якобина – здоровая, крепкая. Краут, тихий, несколько замкнутый человек, утомлялся на работе, которая требовала больше и больше времени, он возвращался домой совсем поздно. И вдруг ушёл к другой женщине.

Регина Яковлевна переносила удар, ожесточённо занимая себя школьной жизнью. Ей предложили должность директора школы в Энгельсе, куда она и переехала с дочерью. Кто бы мог сказать, что им в недалёком будущем придётся месить ногами глину, спать на этих нарах или, как теперь, пытаться уснуть.

В сознании мелькали сцены прошлого, и было не отвязаться от арии Германа:

Так бросьте же борьбу,
Ловите миг удачи,
Пусть неудачник плачет,
Пусть неудачник плачет,
Кляня, кляня свою судьбу.

Она почти ничего не рассказывала дочери о первом муже. Лишь несколько фраз: сделал предложение, она не подумала, не разобралась в себе – согласилась. Такое было время… брак длился две недели…

* * *

Солнце подсушивало только что выставленные на площадке насквозь влажные кирпичи, прокаливало, доводя до окаменения, те, которые появились тут раньше. Десятки женщин в заношенных платьях сидели у ям так, чтобы лучи не били в глаза, руками накладывали рыжевато-бурую гущу в формовочные ящики. Регина Яковлевна посматривала на дочь, а та нет-нет бросала взгляд в степную даль под небом без единого облачка.

Пришёл озабоченный, как обычно, Кунцман, окликнул Розалию Вернер, сказал: её вызывает уполномоченный. Девушка поднялась с земли: голенастая, тонкая, она чуть сутулилась. Бригадирша, не отрываясь от работы, напомнила ей:

– Руки, ноги обмой!

Та побежала к ведру с водой, исполнила, что велено, пошла вслед за Кунцманом. На другой день была вызвана следующая… Каждый раз, когда приближался Кунцман, у Регины Яковлевны ёкало сердце, а Якобина упрямо пристально глядела на свои работающие вымазанные глиной руки.

Он подходил, никого не окликая. Его продолговатое с втянутыми щеками лицо сделалось особенно сосредоточенным, прежде чем он приблизился к Регине Яковлевне и произнёс:

– Вас и вашу дочь вызывает гражданин уполномоченный.

Якобина медленно шла к ведру и так медленно, с выражением гадливости, обмывала руки и ноги, что мать поторопила:

– Доченька, нас ждут.

Сама покончила с мытьём, демонстративно спеша. Кунцман переминался с ноги на ногу и с видом страдания смотрел в ту сторону, где располагалась землянка ожидающего уполномоченного. Когда подошли к ней, Кунцман, очевидно, следуя инструкции, произнёс с неестественной важностью:

– Идите и не забудьте постучать! – и с занятым видом поспешно удалился.

Регина Яковлевна сошла по ступенькам, согнутыми пальцами осторожно стукнула два раза в дверь, услышала «войдите!» Ерёмин, сидя за столом, ел из миски суп; на столе стояли три котелка, один, видимо, был уже пуст, а над двумя в лучах солнца, которое било в устроенное на уровне земли окно, курился парок. Мать и дочь невольно потянули в себя воздух, немыслимо было не сглотнуть. Напротив стола стояли два табурета. Василий Матвеевич улыбнулся с лукавой приветливостью:

– Располагайтесь.

Регина Яковлевна едва не сказала «спасибо» – сробела. Обе сели, а уполномоченный доел суп, положил руки на стол, обратился к Якобине:

– Положи матери каши-то.

Девушка, потупившись, словно не услышала. Ерёмин проговорил сожалеюще:

– Нехорошо-то как… – приподнялся из-за стола, добавил уступчиво-грустно: – Да уж ладно, – взял ложку и до краёв наполнил две миски горячей рисовой кашей из котелков.

Регина Яковлевна в безраздельном бессилии онемела. Не оторвать глаз от полных мисок на краю стола и от человека по другую его сторону: землисто-жёлтая гимнастёрка с малиновыми кубиками лейтенанта на петлицах, лицо широковато в скулах, виски сдавлены, заметны поры на носу, короткий чуб зачёсан набок.

– У меня тут таких, как ты, хороших – аж четырнадцать, – сказал он Якобине, улыбнувшись, а затем помрачнев. – Я к ним, они ко мне относимся, как надо. Одна ты тут – не наша.

Мать попыталась защитить дочь, сказать, что та была активная комсомолка. Начала:

– Она…