Кто не спрятался. История одной компании

– Я знаю, – отвечает Оскар. – Я понял.

Вода поднимается со дна Ваниных легких и подступает к горлу, начинает кипеть; и, чтобы удержаться от искушения выбить гадкому заморышу зубы, он прячет изрезанные стеклом кулаки в карманы пижамных штанов и поворачивается спиной. Смотрит только на Лизу.

– Я все сделаю, – говорит он. – Слышишь? Не плачь. Лучшего доктора пригоню ей сюда, самого дорогого. Звезду какую-нибудь буржуйскую выпишем и соберем ей новое лицо. Они сейчас такие чудеса умеют; главное, быстро надо, мы успеваем. Вот спустимся только, и я позвоню. Да он завтра сюда приедет. Я сам за ним слетаю, если придется.

Лиза глядит на него с ласковым сожалением, как на любимого ребенка, который за полным гостей столом выкрикнул какую-то бестактную глупость, пролил суп из тарелки и уронил стул. Протягивает рыжую ладонь и гладит его щеку, скользкую от антисептика.

– Ванька, милый, – шепчет она. – Ну о чем ты говоришь. Ее сейчас увезут, и всё. Понимаешь? И всё. Наручники наденут на нее. Прицепят ее к кровати, караул какой-нибудь поставят под дверью. А нас к ней, наверное, не пустят даже. Ни нас, ни хирурга твоего, никого. Мы всё испортили, Ванечка. Мы ничего уже не сможем.

Куцый алый плащик упрямо выплывает из слепой зоны, снова маячит на границе видимости, как будто нарочно подставляется под кулак.

– Слушай, уйди, а? – рычит Ваня, не позволяя себе даже разжать челюсти, и старательно смотрит в сторону, чтобы случайно не задеть взглядом ненавистное узкое личико, потому что знает, что смирение вот-вот покинет его. – По-хорошему прошу, ну уйди ты. Всё, ты не нужен. Дальше мы сами.

Нельзя, думает Ваня, нельзя. На глазах у двадцати полицейских разбить ему морду и загреметь в какую-нибудь местную кутузку – значит потерять время. Которого осталось так мало, что каждая секунда теперь на вес золота.

– Я отниму у вас всего минуту, – говорит Оскар. – Вас скоро отправят вниз, полиция уже ищет переводчика. Возможно, мы больше не увидимся, и поэтому я должен сказать вам. Мне очень жаль. Этот пожар – трагическая случайность, угольный котел давно нуждался в замене, но это не снимает с меня ответственности. Безопасность гостей – моя прямая обязанность, с которой я не справился. И в результате один из гостей серьезно пострадал, а второй, вероятно, погиб. Будет расследование, завалы в конце концов разберут, и тело вашей пропавшей подруги рано или поздно обнаружат. Где-нибудь на нижних ярусах, куда мы в суматохе не успели спуститься. Возможно, в гараже. Мне трудно представить, что ей там понадобилось во время пожара, но люди в таких ситуациях иногда действуют нелогично. Мы хранили там топливо для снегохода, был сильный взрыв, и вероятно, опознать останки будет нелегко, но, уверяю вас, их найдут. Вы сможете похоронить ее и оплакать. Сочувствую вашему горю. Смерть в огне ужасна, и я никогда не перестану винить себя. Надеюсь, вы передадите мои искренние соболезнования вашим друзьям.

Стайка синих муравьев (у которых носилки, и капельница, и абсолютное право прервать любой разговор) налетает и разделяет их, расталкивает в стороны. Секунда – и Маши с ними нет, ее подняли и пристегнули, укатили к вертолету. Им осталось неровное подтаявшее пятно на земле в том месте, где она лежала.

– Что ж, не стану вас больше задерживать, – говорит щуплый человечек с нелепой табличкой на лбу, которой по-прежнему не хватает подписи, и протягивает сухую ладошку.

И Ваня еще раз заглядывает ему в лицо, чтобы убедиться, все ли понял правильно. Потом кивает и тащит руку из кармана.

– Там елки попадали, – говорит он. – Видел? Немного, штуки две-три. Наверное, взрывом снесло. Ты прости, что так вышло. С елками и вообще. И дом же сгорел. Он тебе здорово, видать, нравился, раз ты торчал тут пятнадцать лет.

– Это не мой дом, – отвечает маленький иностранец. – Всего лишь пансионат для коммунистов. Возможно, он и так простоял тут слишком долго. И ему в самом деле пора было сгореть.

Он плотнее кутается в свой плед, похожий на римский плащ, поворачивается и уходит. Длинный кусок красной шерсти волочится за ним по грязному снегу, как хвост.

Эпилог

Белоснежная палата интенсивной терапии похожа на каюту космического корабля, пахнет озоном и антисептиком. Полы и стены блестят чистотой, на хромированных поверхностях – ни одного неосторожного отпечатка. Четыре вмонтированных в стену мощных вентилятора с деликатным гудением продувают комнату насквозь. Здесь всё под контролем: бактерии уничтожены, воздух очищен и увлажнен до нужного процента. Команда медицинских приборов выполняет свою работу безупречно, как хорошо сыгранный оркестр. Капает, измеряет и дышит, в любой момент готова забить тревогу и вызвать помощь.

Несмотря на все эти усилия, в прекрасной комнате нет ни целомудрия, ни покоя. Она до краев, до самого потолка набита страхом. И всякий, кто осмелился перешагнуть порог, пугается сразу, инстинктивно, потому что чувствует близость смерти. Жизнь никогда не бывает настолько стерильна.