Кто не спрятался (сборник)

На некоторое время я тоже потерял возможность складно говорить. Мы оба молчали, наверное, целую минуту. Потом я в манере Чижа, чтоб не дай Бог не спугнуть, коротко спросил:

– Кто?

И тут впервые за всю нашу беседу услышал развернутую фразу.

Глядя на Чижа, я вспомнил старинный английский анекдот про мальчика, которого до двенадцати лет считали немым, покуда однажды за обедом он не сказал: “Бифштекс пережарен”. Когда же его спросили, почему он молчал до сих пор, мальчик ответил: “До сих пор все было в порядке”. В дальнейшем я нашел не одно подтверждение тому, что малоразговорчивость заведующего отделом писем прямо соотносится с темой разговора. Если Чиж считает, что ему есть что сказать, он не молчит. Мы славно с ним побеседовали на кое-какие актуальные для меня темы и даже разработали небольшой план, который предполагалось осуществить в ближайшее время.

Проходя по коридору, я задержался перед портретом Ольги Троепольской в черной рамке. Почему-то коллеги-журналисты выбрали снимок, на котором Ольга улыбалась, почти смеялась. Я стоял, вглядываясь в ее лицо, и внезапно осознал, что она перестала быть просто объектом моих профессиональных действий. Что я хочу найти ее как можно скорее не только потому, что этого требуют мои обязанности...

Неожиданно я вспомнил того корреспондента из молодежки, который написал “Фотоувеличение” – материал про всю историю с Кошкодамовым. Ника Калинина после нашего исключения, оказывается, тоже подала заявление о переводе в Новосибирский университет, а в редакцию написала письмо, где все изложила – и про себя с Кошкодамовым тоже.

Этот парень из газеты (надо же, забыл его фамилию), маленький невзрачный очкарик, сначала произвел на нас со Стасом неблагоприятное впечатление. Ничего путного мы от него и не ждали, и не очень охотно с ним разговаривали. Он все бегал по факультету, суетился, беседовал с разными людьми, чиркал что-то в своем блокноте. А потом, когда мы уж и думать про него забыли, вдруг появилась статья. И надо сказать, наделала много шуму.

Корреспондент нарыл массу интересных фактов. И в том числе такой: никто, оказывается, не мог толком сказать, каким образом кошкодамовская физиономия оказалась на Доске почета. Комитет комсомола думал, что это по инициативе профкома, профком грешил на комитет комсомола... Когда статья вышла, эти две организации собрались вместе и порешили до выяснения фотографию пока снять – на этот раз днем.

И тут Кошкодамов не выдержал – сорвался. Он решил во что бы то ни стало добиться реабилитации и захотел сделать это старым, испытанным способом: переговорить окружающих правильными словами, попросту – демагогией. Говорят, он лично звонил домой всем однокурсникам, ходил по комнатам в общежитии, созывая народ на собрание. А когда все собрались, он вышел на преподавательскую кафедру и сказал речь.

Нас с Севериным там не было – мы сочли это ниже своего достоинства. Но ребята потом рассказывали, что по откровенности эта речуга не уступала фултонской. Кошкодамов кричал, что благодаря проискам врагов его не выбрали в комитет комсомола, что его нарочно завалили на каком-то там экзамене, зачитывал вслух интимные письма Ники Калининой. Он на всех произвел такое отвратительное впечатление, что наше сонное царство вдруг проснулось. Ему врезали по первое число, разнесли в клочья. Постановили: ходатайствовать перед деканатом о восстановлении Невмянова и Северина и об отчислении Кошкодамова, причем с небывалой доселе формулировкой: “За попытку использования коллектива в личных целях”.

Но, конечно, мы со Стасом восстанавливаться уже не стали: работа в милиции оказалась не такой уж занудной, нас позвали в розыск, так что нам вполне хватило вечернего отделения. Да и Кошкодамов, гад, вывернулся. Не отчислили его, простили, спустили на тормозах – учли, что он покаялся, бил себя в грудь, обещал исправиться. По иронии судьбы, он теперь где-то адвокатом.

Так что, если смотреть отстранение, справедливость хоть и восторжествовала на словах, на деле все это было махание кулаками после драки. Но все равно я иногда вспоминаю кошкодамовскую историю и единственное, за что себя корю, – за то, что так скептически отнеслись мы с Севериным к очкарику-корреспонденту. Потом какое-то время я еще следил за его публикациями: похоже, он был серьезный и интересный парень... Ольга иронически улыбалась мне с траурного портрета. Сегодня утром мы обсуждали с Комаровым, не пора ли объявить в редакции об ошибке. И снова решили немного повременить. Дело даже было не в том, что о действительной судьбе Троепольской мы ничего взамен сообщить пока не могли. Просто весь наш оперативный опыт говорил о том, что любая информация, которой располагаешь ты и не располагают другие, даёт тебе некоторое преимущество. Откровенно говоря, мы примитивно жадничали. И вот сегодня, кажется, открылась наконец возможность невинность соблюсти и кой-какой капитал приобрести.

13

В управление я приехал часам к двенадцати. Комковский сидел под сенью цикуты перед пишущей машинкой, обложившись со всех сторон бумагами.