Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

опытом. Мы разделяли удовольствие — и тем самым

удваивали его. Я больше ни с кем не могу разделить

этот легальный наркотик. Даже если крепко держу

кого-то за руку. Даже если ищу в темноте чьи-то губы.

Теперь, когда тебя нет, я всегда ощущаю свое

одиночество перед экраном.

35.

26

119

июня 2013

Привет! Мы с тобой смотрели много серьезных

и трагических фильмов, но в целом кино в нашей

жизни создавало живой, радостный и даже хулиган-

ский фон. Мы разговаривали репликами из любимых

фильмов, кривлялись, как комические герои, распевали киношные песенки, изображали забавных

персонажей.

— Светик, ты меня любишь? — умильно спраши-

вал ты, как Стеблов в “Я шагаю по Москве”. — Что —

“да”? Да — да или да — нет?

И оттуда же, с тревогой:

— Парень, а что бывает за потерю военного

билета?

Или бессмертное басовское:

— Пальто сперли! Драповое! О, сюжет! Сюже-

e-eт...

Я спрашивала, как Волчек в “Осеннем марафоне”:

— Бузыкин, а может, я бездарная? ...Бузыкин, хочешь рюмашку? А я выпью. Мне нужен допинг.

Ты больше любил распевное гундаревское:

— Ни-ко-му — я — не-нуж-на!

И ее же реплику:

— Андрюша, у тебя там правда — всё?

Мечтательно повторял слова Любшина из “Позо-

ви меня в даль светлую”:

— Приду домой, телевизор включу, постановку

какую-нибудь посмотрю...

Чапаевское:

— Не могу, Петька! Языков не знаю...

Ефремовское — из “Берегись автомобиля”:

— Эта нога — у кого надо нога...

120

Евстигнеевское — из “Добро пожаловать, или

Посторонним вход воспрещен”:

— Когда я был маленький, у меня тоже была

бабушка...

И множество других:

— Я пришлю вам ящик французских сардин.

В них масса фосфора.

— А вот руки-то я вам и не подам.

— А часовню тоже я развалил?

— Детей двое — Любушка и Федя...

— Юра, надень курточку!

— Господи, ну почему ты помогаешь не мне, а этому ублюдку? — Потому что ты жадный.

— Кабаки и бабы доведут до цугундера.

И мучительные слова человека-слона:

— Я — человеческое существо.

Причем их ты произносил так пронзительно, что мне всегда хотелось плакать сквозь смех.

В фильмах твой глаз и слух часто выхватывал

моменты, которые я могла бы пропустить. Благодаря

тебе они навсегда запали мне в душу. Визбор в “Июль-

ском дожде”, показывающий на своем большом пальце, какого размера были цветки в кусте сирени, где он

прятался в войну от немцев: “Вот такого размера, вот

такого...” Великое чуриковское монотонное “Ха-ха”

в ответ на известие о том, что Куравлев женат. Дурац-

кая ошарашенная улыбка Джереми Айронса, когда он

узнает, что много лет жил с мужчиной. Ошпарива-

ющий взгляд Ольбрыхского через плечо в сцене рас-

стрела в “Жестяном барабане” — с дамой червей

в ладони. Ответ парня из “Пепла и алмаза” в сцене

допроса: “Сколько тебе лет?” — “Сто” (пощечина). —

“Сколько тебе лет?” — “Сто десять”. Рука Орсона

121

Уэллса в “Чужом”, машинально выцарапывающая

свастику в телефонной будке. Окно, которое разбива-

ется в истерической сцене грозы из “Летят журавли” —

ты говорил, что оно бьется не от бомбы, а от накала

экранных страстей.

Ты распознавал в фильмах эротическую символи-

ку, о которой авторы, скорей всего, даже не подозрева-

ли. Например, убеждал меня, что в “Весне на Заречной

улице” есть два символических оргазма. Один

оргазм — героини: она слушает второй концерт Рахма-

нинова, а герой Рыбникова, стоя в дверях, наблюдает за

ее экстазом и в конце концов уходит, поняв, что он тут

лишний. А второй — оргазм героя на заводе: вот сталь

льется мощной струей, он растворяется в этом потоке, а героиня смотрит издалека — влюбленными глазами.

Я смеялась, говорила: “У тебя одно на уме”. Но на

самом деле ты был прав, конечно! Как был прав

и в своей гениальной догадке, что сцена царского бан-

кета в “Иване Васильевиче” — это гайдаевская пародия

на эйзенштейновскую пляску опричников из “Ивана

Грозного”. И был прав, когда говорил, что кадр из

“Кавказской пленницы”, где Шурик смотрит на самого

себя, спящего в спальном мешке, — это отсылка

к прологу “Земляничной поляны”, где герой видит

себя в гробу.

Когда мы смотрели пырьевскую агитку “Партий-

ный билет”, ты прокомментировал пылкое, но целому-

дренное объяснение героев: “Представляешь, как было

бы круто, если б на одну секунду зрители увидели бы

эрегированный член Абрикосова! И не могли бы

понять, они его действительно видели или это мираж?”

А ведь это был советский пуританский фильм 1936 года, в котором член мог быть только членом партии. Мы

потом еще целый час колдовали над сюжетом в духе

кортасаровского рассказа “Мы так любим Гленду”: группа киноманов-фанатов выкрадывает копии класси-

ческих фильмов и монтирует в них порнографические

фрагменты, которые, работая на уровне подсознания, постепенно меняют зрительское видение советской

истории. (Ты придумал это еще до “Бойцовского

клуба”!)

Во всем этом хулиганстве была твоя вера в то, что

кино может изменить жизнь.

И что кино — и есть жизнь.

36.

28

123

июня 2013

Наши вкусы в кино почти всегда совпадали, да? Почти.

Твое параллельное кино я терпеть не могла. В этом

были и ревность, и моя тяга к буржуазной стабильности, и мой страх перед пропастью, на краю которой ты

любил балансировать. И мое тайное предчувствие, что