Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

ты когда-то трогал мою грудь на чужой кухне. Потом

я обнимала его, плакала, слезы лились градом:

— Ты слишком огромный, а Сережа был совсем

маленький. Но внутри он был большой, а ты, наобо-

рот, — маленький. Но я тебя тоже люблю.

Половина лица моего нового Сережи была

тонкой и красивой, а половина — грубоватой

и плебейской. Я вертела головой в поисках ракурса, при котором это лицо окажется полностью прекрасным, высокий лоб и длинные прозрачные глаза будут доми-

нировать. Фонарь в саду, превращаясь в венецианскую

маску, надвигался на меня. Но самое невероятное

начиналось, когда я закрывала глаза, — передо мной

плыли лица, узоры, краски, и я могла ими управлять.

Сережа включил Sun King, песню “Битлз”: Quando para mucho mi amore de felice corazon Mundo paparazzi mi amore chica ferdy parasol Questo abrigado tanta mucho que canite carousel...

Мы слушали “Солнечного короля”, наверное, раз

десять. Этот король теперь навсегда соединится для

меня с нашим грибным опытом. Кстати, ты, Иванчик, говорил, что “Битлз” — это парафраз ангельского

пения в двадцатом веке.

Ты сейчас засмеялся бы и сказал:

— Поздравляю с инициацией! Но больше так

не делай, ладно?

У тебя такое было? Я не спрашивала — боялась.

Очень боялась влезать в мир, где я не смогу

распоряжаться.

38.

132

3 июля 2013

Мы с тобой так хотели ребенка! Когда мы только

начали жить вместе, ты спросил меня:

— Иванчик, ты ведь родишь мне ребеночка? Еще

одного Иванчика?

— А если родится девочка?

— Тоже будет Иванчиком, как ты.

У нас была болгарская подруга, красавица по

имени Иванна, так почему бы и нет? Будет Иван

Добротворский или Иванна Добротворская.

Я совсем не хочу об этом говорить, до сих пор

больно. Но не могу не говорить, нельзя не говорить.

Без этого никак не получится.

Я забеременела почти сразу после того, как мы

поженились. Весной. Я помню, как сказала тебе об

этом и как ты буквально очумел от счастья. Ты не

говорил мне “спасибо”, не целовал рук. Ты включил

“Битлз”, стал танцевать. Один. Потом спросил:

— А можно я расскажу мамочке? Она так

обрадуется.

Ты позвонил маме, с гордостью сообщил, что

у нас будет ребенок. Позвал к телефону меня, я выслушала счастливые поздравления и слова о том, что

надо быть осторожной, хорошо кушать, беречь себя.

Господи, что беречь-то! Мне двадцать шесть лет, у меня не было абортов, это моя первая беременность, какие могут быть проблемы? Мне казалось, что всё

и так будет в порядке. Тогда вообще не было практики

регулярных визитов к гинекологам, и по возможности

я пыталась их избегать. Страшно было представить эту

очередь в поликлинике, эти грубости и поучения. И не

дай бог забыть тапки, носки и полотенце! Я купила

133

книжку Лоранс Пэрну, которая называлась “Я жду

ребенка”, и эта книга стала моей библией. Всё в ней

трактовалось в духе здорового французского пофигизма.

В том числе и незначительное количество кровяных

выделений в первые недели беременности: это бывает, это нормально, бояться не надо.

Увидев на трусиках легкие следы крови (шла

седьмая неделя), я убедила себя, что ничего страшного

не происходит. Не пошла к врачу. И не отменила

поездку в Стокгольм — с группой театроведов. Уже

в самолете я почувствовала, что со мной что-то неладно.

Живот крутило и схватывало. Кровотечение усиливалось.

Тошнило. Но я отказывалась понимать, что теряю

ребенка, и никому ничего не сказала. Еще день или два

я провела, мучаясь болью. Стокгольм увидела

в дымке — похож на Питер, но в его красоте нет ничего

щемящего. Была в жутковатом музее моего обожаемого

Стриндберга, где увидела знаменитую красную комнату

как будто сквозь красно-кровавую пелену. На второй, кажется, вечер нас повезли в старинный деревянный

театр, где давали оперу восемнадцатого века. Мне было

плохо, я едва держалась на ногах, а во время спектакля

кровь из меня хлынула потоком — и таким же потоком

хлынули слезы. Моя подруга театроведка Таня Ткач

и шведская коллега Даниэла, подхватив меня под руки,

вывели из зала. Кто-то вызвал скорую. Я уже знала, что

всё кончено, — я отчетливо ощутила, как из меня

выскользнул крохотный склизкий комочек. Наш

первый ребенок, наш Иванчик.

Меня отвезли в стокгольмскую больницу —

просторную, чистую и по советским понятиям —

роскошную. Я была в истерике, рыдала

не останавливаясь. Рядом со мной рыдала Таня — она

134

умела сочувствовать. Мне в голову даже не приходила

мысль тебе позвонить — а как? Мобильных телефонов

не было. И не было привычки делиться всем в режиме

реального времени. Новостей надо было ждать —

и хороших, и ужасных.

Ко мне пришел врач, красивый брюнет, похожий

на латышского актера Ивара Калныньша. Его красота, его ровный голос, тонкое обручальное кольцо на

пальце меня немного успокоили. Он осмотрел меня

и сказал, что винить себя не нужно — в любом случае

зародыш бы погиб. Природа сама избавилась от

дефектного плода, и я бы его всё равно не уберегла.

Я кивала, но про себя думала: “Откуда он-то знает?

Ведь ребенок из меня уже выскользнул, там ничего нет”.