Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

— Я чувствую тебя настоящую, только когда ты

говоришь о нем.

Он рассматривает мои старые фотографии, копа-

ется в сети, вытаскивая любую информацию о тебе

и о Питере начала девяностых. Он как-то возвращает

меня назад, в те годы, которые сам не застал. В город, который почти не знает. Может быть, таким образом

он пытается сократить разрыв во времени между нами.

— Не закрывай глаза, — просит Сережа в посте-

ли. — Смотри на меня, оставайся со мной.

Но мне всё равно нужно закрыть глаза. Остаться

с тобой — или с собой?

Ты бы сейчас сказал:

— Иванчик, отпусти уже парня. Хватит пить

его кровь.

Иванчик, я сделала так, как ты просил. Отпустила

моего Сережу. Это случилось быстро, в одночасье. Он

должен был поехать из Парижа в Москву, а потом вер-

нуться ко мне. За полчаса до его отъезда я сказала, что

возвращаться не нужно. При его полной материальной

зависимости от меня у него не было даже права возра-

зить или что-то обсудить. Мы с ним толком не успели

опомниться. Объяснять я ничего не стала, я ведь

однажды его уже оплакала — в ресторане Il Vino на

бульваре Тур Мобур. С тех пор расставание было толь-

ко вопросом времени.

Мы обнялись в прихожей, минуту постояли, как

будто я провожала его на войну. Он растерянно

спросил:

— Что же, мы так и расстанемся?

— Угу. Все твои билеты я отменю сама, — сказала

я и захлопнула за ним дверь. А потом легла на кухон-

ный пол, как раненое животное — как тогда, в день

твоей смерти. И долго рыдала.

Я его отпустила. Ты меня не отпустил. Так и не

позволил мне быть счастливой.

Ты часто вспоминал, что я родилась в год Огнен-

ной Лошади, который бывает раз в шестьдесят лет.

Повторял китайские суеверия, что мужчине, живущему

с огненной лошадью, суждено погибнуть под ее копы-

тами, умереть не своей смертью (кто знает, что такое

своя смерть?). Но ты этого не боялся — напротив, тебя

эта мысль забавляла, ты любил играть в пятнашки со

смертью. Смеясь, рассказывал, что в Японии девушкам, родившимся в 1966-м, подделывали документы, чтобы

не распугать будущих женихов.

И Сережа повторил несколько раз:

— Не надо меня топтать.

Конечно, сколько можно быть донором и выта-

скивать меня за уши из прошлого. Нужно бежать от

огненных копыт.

Ты губил себя. Он себя спасает.

98.

20

341

января 2014

Сегодня после стольких лет впервые говорила по теле-

фону с Брашинским. Набрала его номер и услышала:

“Он был самым одаренным человеком из всех, кого

я знал. И самым невоплощенным”.

Что же все-таки от тебя осталось? Что от тебя

осталось? Иногда кажется, что почти ничего. Ну да, десятки, а может, сотни критических и киноведческих

статей; самые важные из них собраны в книгу “Кино

на ощупь”. Своеобразный учебник истории кино, культовый сборник. Но в них, в этих статьях, — только

кусок твоего таланта. Твои сценарии? “Марцефаль”,

“Дух”, “Упырь”, “Никотин” — кто сейчас помнит эти

фильмы, кто их видел? Они завязли глубоко в девяно-

стых и ушли вместе со своим временем.

Я всё пытаюсь наскрести итоги. Твои феерические

монологи, щедро разбрасываемые афоризмы, острые

суждения, твой ртутный юмор, твой актерский

и режиссерский дар? Всё это осталось в памяти тех, кто был включен в твою орбиту. Но человека нельзя

выучить наизусть и передать следующему поколению, как это делают с классическими книгами в “451 градус

по Фаренгейту”. Ты спрашивал про Оскара Вернера —

миниатюрного актера с птичьей головой, который

играл пожарника в этом фильме Трюффо и лилипута

в “Жестяном барабане”: “Я на него похож? Но я ведь

красивей его, да?” Да, да, да...

Ты любил далеко не лучший фильм Ильи

Авербаха “Голос”, в котором смертельно больная

актриса непременно хочет сама озвучить свою роль

и тратит на это последние силы. Тебя особенно

трогало, что фильм, который она хочет закончить, —

342

плохой, бездарный. Потому что дело не в этом, а в отчаянном желании остаться на пленке во всей

своей целостности. И тело, и душа, и голос —

всё должно быть подлинным.

Ты обожал шестидесятые, называл их запоздалым

детством столетия. Многие твои любимые “черные

романтики” родом оттуда. В статье “Цвет воздуха” ты

сказал, что после шестидесятых началось “пространство

без воздуха, а значит, без любви”.

Ты, родившийся в начале 1959 года, часто рассу-

ждал о времени, которое совпало с первым десятилети-

ем твоей жизни, о его пластической талантливости

и его естественной киногении. Уверял, что многие

режиссеры, перейдя рубеж шестидесятых, потеряли

связь со временем, не смогли приспособиться к неки-

ногеничным семидесятым и восьмидесятым. Твои

любимцы Хичкок и Гайдай утратили свой безупречный

стиль. Ты сетовал на “пластический дефицит”

современного кино, на “кризис внешности” — когда

некого и нечего снимать.

Ты посмеивался над бесконечным потоком

дебютных ленфильмовских картин, над вычурными

жанровыми и стилистическими экспериментами, сделанными “на горловом нерве” (одно из твоих

словечек). “Самая пошлая акция на свете — это стрелять

из пушки по воробьям. Пошлость есть не что иное, как

несоразмерность целей и средств”. Но ты многое

прощал этим молодым режиссерам — за то, что они

рискнули. И жалел их за то, что киногению времени