Кто он и откуда (Повесть и рассказы)

Таня слышала, как друзья его, которых звали Юрами, тихо разговаривали о чем-то серьезном в светлой комнате. На кухне же было тускло, желто от пятнадцатисвечовой лампочки, и пол здесь был забрызган мыльной водой, над столиком висел старый, прошлогодний календарь со столбиками ушедших в прошлое дней, жужжали мухи, слышно было, как они ползали по бумаге, клейко шурша, а под рукомойником на подпорках стояла грязная шайка с серой водой, в которой плавал распухший окурок. Она подумала, что первое, чем займется в этом доме, будет кухня, но тут же, позабыв об этом, подумала о тазике, о белом эмалированном тазике, который понадобится ей обязательно в этом доме, но и об этом она перестала думать и, дождавшись, когда Сашка надел чистую рубашку, вышла следом за ним в комнату.

На подоконниках стояли герани, и не было кровати в комнате, но она вдруг увидела холщовый полог, что-то вроде алькова в углу и, удивленная, отвела от него взгляд, боясь выдать себя этим взглядом.

А стол был давно уже накрыт, и сыр на тарелке уже подсох и замаслился… Хозяйничал Юра-черный, а Юра-светлый (как называла она их про себя) говорил с шутейной серьезностью, что вот сейчас тот обязательно опрокинет кастрюлю со щами, а когда тот стал осторожно разливать по тарелкам упревшие в печи, духовитые щи со свининой, примирительно и с шутливым одобрением хвалил его по-хозяйски… И все это казалось очень смешным и забавным, и Таня от души смеялась, как будто это и в самом деле было смешно.

У Юры-светлого были прозрачные, с шелковистым блеском, секущиеся на темени волосы, и лоб его гладкий выпукло блестел под яркой лампой. У него были утомленные, как после чтения, припухшие веки, и взгляд его казался оттого добрым и уютным, как и голос его, тоже домашний, расчетливо спокойный и насмешливый. Его было приятно и легко слушать. Серый форменный галстук, казалось, слишком туго стягивал ему шею, приподнимая углы воротничка, и на лице его была разлита напряженная розовость и припухлость.

А тезка его был застенчив и, как все застенчивые люди, подхохатывал часто, тупя черные свои, детски невинные, смолистые глаза, которые блестели слезой от сдавленного смеха и смущения и, казалось, багровели. Он смущался своего смеха, мгновенно задумывался, подавляя этот смех, и оттого, что он так задумывался вдруг, он замыкался, хмурился, грустнел и уже отсутствующим взглядом ощупывал своих товарищей, пока Юра опять не выводил его из этого оцепенения шуткой, и тогда он снова колыхался в придушенном смехе, смотрел в свою тарелку, и казалось, у него падали слезы из глаз от восторга и безмерной радости… У него были черные, грубые и густые волосы, которые жирно блестели, обрамляя широкий, прыщеватый и краснокожий лоб.

Таню уговаривали выпить рюмку водки, она отказывалась и пила клюквенное вино местного изготовления, приятную на вкус кисло-сладкую и обжигающую розовость, но ее все-таки уговорили. Она поднесла к губам дрожащую рюмку с водкой, вдохнула в себя воздуху, как научил ее Юра-светлый, хотя Сашка советовал выдохнуть весь воздух…

— Нет, нет, — сказала она ему. — По-твоему я уже — помнишь? — пробовала! Ты помнишь? — И, зажмурившись, легко выпила до дна.

Она сама удивилась, как легко и просто ей удалось выпить водку, а Юра-светлый покашлял и с шутливой подозрительностью сказал:

— Я знаю — женщины все могут, только не всегда хотят. Все могут! Могут даже пить и не пьянеть, пить и только веселеть наравне с мужчинами…

Когда он сказал это, все вдруг задумались, умолкли, словно он сказал что-то очень значительное.

— А сейчас… уже двадцать три часа восемнадцать минут, — сказал Юра-черный. — Пора. Теперь ваш дом — наш дом.

— Как я понял, — сказал Юра-светлый, — он и не собирается уходить отсюда. Прогони ты его!

И все засмеялись, и больше всех смеялась Таня, чувствуя себя осчастливленной вниманием Сашкиных друзей, которые, как ей казалось, были чуть-чуть влюблены в нее и завидовали чуть-чуть Сашке.

А потом Юры быстро собрались, надели шинели и попрощались быстро, и Таня подглядела, как Юра-светлый, пожимая руку Сашке, подмигнул ему.

А Саша стал неловко подталкивать их в спины, тесня к двери и приговаривая с нарочитой хмуростью:

— Давай, давай, давай…

Юры посмеивались, поругивали его, надевали фуражки, оглядывались на Таню, которая осталась стоять посреди комнаты под песочно-чистым деревянным потолком, кивая им на прощанье и радостно улыбаясь.

— Приходите, — говорила она на прощанье.

Юры лениво толкнули дверь, вышли в сени, а Саша, ухватившись за косяки дверного проема, смотрел им вслед, распятый как будто на этом черном проеме, откуда потянуло по полу холодом, и что-то по службе спросил у ребят, и те ему что-то ответили серьезно и деловито и затопали, спускаясь по лестнице вниз.

— До завтра, — сказал им Саша и, захлопнув дверь, запер ее на крючок.

* * *

— А внизу? — спросила Таня. — Не запираешь?