Понтий Пилат проявил себя в дальнейшей истории как человек исключительной жестокости. В трудах еврейского философа Филона Александрийского цитируется письмо царя Агриппы I к императору Калигуле. Оно представляет собой донос о злых делах Пилата: «Взяточничество, изуверство, мародерство, дурное обращение, оскорбления, беспрерывные казни без суда и следствия и бесконечная и невыносимая бесчеловечность».[585]
Лапид пишет:[586] «В литературе раввинов он назван Аманом, царедворцем-язычником, замышлявшим уничтожение евреев (ср. Есф. 3)».Пилат получил должность прокуратора (а точнее префекта) Иудеи в 26 г. н. э. либо от императора Тиберия, либо от руководителя его правительства Сеяна. Этимология имени Пилата окутана облаком догадок. Одна из версий утверждает, что он был сыном офицера, заслужившего почетное право носить копье (
Безнадежно абсурдна вера в то, что человек, славящийся своим упрямством, колонизаторским, беспредельно презрительным отношением к евреям, вдруг попал под влияние сборища стоящих перед его резиденцией людей, или стал сожалеть о том, что вынужден вынести смертный приговор против своей воли!
В результате археологических раскопок было подсчитано, что максимально внутренний двор крепости Антония (где по христианской традиции проходил суд над Иисусом) мог вместить три тысячи человек. Представим, что такое сборище, в самом деле, имело место, и не было выдумано авторами евангелий по политическим причинам или в качестве легендарного исполнения Псалма 30 (ст. 14)[590]
. Тем не менее оно составило бы максимум 2 % от числа паломников и жителей Иерусалима, бывших на тот момент в городе, и одну тысячную часть всех евреев, живших в то время.[591] Как же можно обвинять весь народ?[592] В Евангелии от Иоанна Пилат говорит: «…разве я иудей? Твой народ и первосвященники предали Тебя мне…» (18, 35).Далее у Иоанна все выглядит так, будто, несмотря на обвинения, Пилат горой стоял за оправдание Иисуса, но в конце концов поддался требованиям евреев. Этот отрывок Лапид комментирует так:[593]
Лишь тот, кто может вообразить тысячи крестов, к которым Пилат и его предшественники пригвоздили несчетное количество евреев после краткого разбирательства, а часто и вовсе без него, поймет кровоточащую иронию этих строк, цель которых – высмеять гуманный еврейский институт правосудия, которому были неведомы казни на кресте.
Матфей изображает еврейский народ терзаемым своей виной и умоляющим Бога отомстить за смерть Иисуса: «И, отвечая, весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших» (27, 25). Он также стремится взвалить на весь еврейский народ коллективную вину за жестокое убийство Иисуса.[594]
Подобные высказывания бросают тень на авторов евангелий, а точнее на тех, кто позже вписал этот отрывок.[595] Против этого недвусмысленно, рассеивая все сомнения, выступают ясные слова Торы во Второзаконии (24, 16), запрещающие вменять вину на основании кровного родства: «Отцы не должны быть наказываемы смертью за детей, и дети не должны быть наказываемы смертью за отцов; каждый должен быть наказываем смертью за свое преступление».