Кто пятый?

Затем, покинув дом инженера, Анданов снял сапоги и завернул их вместе с ножом в обрывок полотенца. Выбросил все эти «вещественные доказательства в уборную. Он понимал, что милиция произведет тщательный осмотр. Пробравшись к сараю Шабашникова, Анданов запрятал часть денег. На бешеной скорости он помчался в Полунине, остановившись лишь для того, чтобы схоронить оставшуюся сумму.

Близ станции Анданов полетел в кювет и обжег ногу. Но мотоцикл остался невредимым. Анданов сбросил машину в озеро и успел к поезду.

Через несколько минут, переодевшись, Анданов вышел к проводникам, чтобы напомнить о своем присутствии и заодно достать соды.

Зверюга!.. Хитрый, беспощадный хищник, в последнюю минуту обнаруживший свое трусливое обличье. Фашист. Затаившийся в моем маленьком городке, надевший маску добропорядочного служаки, он продолжал нести в себе заряд смерти.

— Ну, ты не волнуйся, Чернов, — говорит Помилуйко и осторожно берет у меня протоколы.

— А Шабашников? — спрашиваю я.

Помилуйко багровеет, чешет затылок.

— Да, Шабашников нас чуть не подвел, — говорит он. — Зачем взял вину? Чуть не запутал.

Нет, его ничем не проймешь.

— Маленький город, — говорю я.

Помилуйко пожимает плечами. Он не понимает, что я имею в виду. Маленький город... Слухи, которые распространяются с быстротой правительственных депеш и принимают характер достоверности. Шабашников — «убийца, вор». Он уже был отмечен клеймом, и, как ему казалось, на всю жизнь. Он хотел избавиться от позора и решил, что это можно сделать, лишь смирившись с ним.

— Ну, дело прошлое, — говорит Помилуйко. Он не любит переживать задним числом. — Выздоравливай, я тут постараюсь все довести до кондиции. Приедут ведь оттуда.

Большой палец снова описывает дугу.

Он уходит, попрощавшись поднятой ладонью, как триумфатор. Комаровский остается.

— Тут записка от Николая Семеновича.

«Паша! Врачи разрешили общаться с миром, но говорят, что с работой придется пока проститься. Ничего, повоюем... Я все узнал от Комаровского. Ты действительно поступил, как мальчишка, в этом Помилуйко прав. Но знаешь — я рад. Спокойствие и мудрость, все, что мы называем опытом, придут неизбежно, но сердце — сердце дается человеку от рождения, и тут я неисправимый идеалист...»

— И еще звонила Самарина. Спрашивала — можно ей прийти?

Лицо у Комаровского добродушно-хитрое, все понимающее. «Дядя Степа», он тут в Колодине все секреты знает. Недаром первая его служба началась на посту при базаре.

— Спасибо, Борис Михайлович, — говорю я. — Скажите — пусть приходит. Обязательно. Я буду ждать...