Кто посеял ветер

Горячая вода текла по лицу, плечам, спине и остальным частям тела Оливера, покрытого ссадинами и синяками. Он уже дважды намыливался с головы до ног и все равно чувствовал себя грязным. Его убежденность в том, что Гроссмана и Хиртрайтера убил один и тот же человек, серьезно поколебалась. В случае с Гроссманом имело место, максимум, причинение телесных повреждений, повлекшее за собой смерть, — если взломщик столкнул его с лестницы, что до сих пор являлось всего лишь предположением. Что же касалось Хиртрайтера, налицо умышленное убийство. Мотив имелся как у его детей, так и у Тейссена. К тому же нельзя было исключать тех, кто ненавидел его по иным причинам.

Утром у них появится дополнительная информация. Вскрытие тела Хиртрайтера назначено на 8.00. Боденштайн вздохнул и выключил ставшую чуть теплой воду. Выйдя из тесной душевой кабины, он запретил себе думать о просторной ванной с подогревом пола у него дома в Келькхайме. Здесь все было маленьким. Оливер то и дело ударялся головой о дверной косяк, и допотопная система отопления постоянно давала сбои. Дрожа от холода, он быстро вытерся полотенцем.

По дороге из Хофхайма домой Боденштайн поймал себя на мысли, что впервые за долгое время не испытывает желания позвонить Козиме и рассказать ей о своих переживаниях. Вместо этого он думал о Нике. К сожалению, у него не было номера ее телефона, иначе он обязательно позвонил бы ей, чтобы еще раз поблагодарить.

Оливер быстро натянул трусы, пижамные брюки и майку, приготовленные заранее, и вышел из ванной. Он был слишком возбужден и вряд ли смог бы заснуть, поэтому прошел в гостиную и включил телевизор.

Мыльная опера, ток-шоу, кулинарная передача, еще одна кулинарная передача… Сплошное дерьмо. Проклятье. Боденштайн сидел, напоминая самому себе карикатуру на комиссара из шведского детективного романа: старый, грустный, одинокий. Жена ушла, холодильник пуст, жизнь утратила смысл. Есть люди, которые созданы для одиночества, но он определенно к ним не принадлежал. Оливер хотел, чтобы у него был домашний очаг, человек, с которым можно поделиться своими радостями и горестями. Тишина и одиночество по вечерам сводили его с ума.

Неожиданно раздался стук в дверь. Кто это мог быть — в первом часу ночи? В голове у него мелькнула безумная надежда. Может быть, это Ника? Ведь она знала, где он живет. Боденштайн поднялся на ноги, издав стон, и поплелся в своих серых тапочках к двери.

— Отец, — произнес он удивленно и в то же время разочарованно. — Что-нибудь случилось?

— Да нет, ничего. Просто старческая бессонница, — сказал старый граф. — Я увидел у тебя свет и подумал, что ты, наверное, тоже не спишь.

Он вытащил из-за спины руку с бутылкой.

— Я спустился в подвал. Ты ведь не откажешься выпить со своим старым отцом «Шато Фижак» 1990 года. — Его лицо было бесстрастным, но в голосе слышалась печаль. — Мы с Людвигом купили по два ящика этого вина, когда в 1991 году нас пригласил поохотиться граф де Фижак. Осталась последняя бутылка, и я хочу выпить ее с тобой.

— Хорошая идея, — сказал Боденштайн-младший и пригласил отца войти.

Действительно, будет очень даже неплохо, если им удастся отвлечь друг друга от грустных размышлений. Оливер принес из кухни в гостиную два бокала и штопор и взял у отца бутылку. Вынув пробку, понюхал горлышко. Замечательно. Он разлил темно-красное вино по бокалам и протянул один отцу.

— Спасибо, Оливер, — хрипло произнес тот. — Ты хороший парень. Я сожалею, что иногда был груб по отношению к тебе.

— Все нормально, — смущенно пробормотал тот. — Я тоже был далеко не идеален. Давай выпьем за Людвига.

— Давай. — Старший Боденштайн улыбнулся и поднял бокал. Его глаза блеснули. — За Людвига и за то, чтобы ты нашел его убийцу.

Они выпили и некоторое время молча сидели рядом на старом, просиженном диване. Вдруг старику как будто пришла в голову мысль. Он не спеша вынул из внутреннего кармана куртки конверт.

— Что это? — спросил Боденштайн.

— Людвиг дал мне его недели две назад, — с грустью ответил отец. — И сказал, что если он вдруг умрет, то я должен буду передать этот конверт его нотариусу. Странно. Словно у него было предчувствие.

Янис тоже не спал. По дороге из Эльхальтена домой они с Рики поссорились. Она осыпала его упреками и плакала. Дома приняла болеутоляющее и снотворное и теперь спала на диване в гостиной, как сурок. Зачем она без всякой на то нужды солгала, будто Янис всю ночь находился дома? У него было твердое алиби. В таких делах на его мать можно было положиться на сто процентов. Кроме того, он был вполне убедителен. Вначале некоторое замешательство, затем искренность — это всегда действует на полицейских ищеек. Если бы только Рики не несла всякий вздор!.. Она никак не хочет понять, что иногда нужно просто придержать язык. И, разумеется, ее поведение вызвало подозрение у женщины-комиссара.