Кто проспал начало войны?

«а) в течение ночи на 22.06.41 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;

б) перед рассветом 22.06.41 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать;

в) все части привести в боевую готовность; войска держать рассредоточенно и замаскированно;

г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава; подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов;

д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить».

Только в половине третьего ночи закончился прием этой очень важной, но, к сожалению, весьма пространной директивы. До начала фашистского нападения оставалось менее полутора часов.

Читатель может спросить, а не проще было бы в целях экономии времени подать из Генерального штаба короткий обусловленный сигнал, приняв который командование округа могло бы приказать войскам столь же коротко: ввести в действие «КОВО-41» (так назывался у нас план прикрытия государственной границы). Все это заняло бы не более 15–20 минут.

По-видимому, в Москве на это не решились. Ведь сигнал о вводе в действие плана прикрытия означал бы не только подъем всех войск по боевой тревоге и вывод их на намеченные рубежи, но и проведение мобилизации на всей территории округа…»

Насколько же лукав здесь Иван Христофорович! Оказывается, им пришлось бы объявлять «боевую тревогу» в округе в ночь на 22 июня, а делать этого было ну никак «нельзя»… А ведь кое-где боевую тревогу объявляли именно в это время.

А вся хитрость в том, что эта «Директива» не играла (и не должна была играть!) особой роли в повышении «боевой готовности» частей западных округов. Хоть и пишет Баграмян вслед за Жуковым, что «…нарком и начальник Генерального штаба…требовали, не поддаваясь ни на какие провокационные действия, привести войска «в полную боевую готовность, встретить внезапный удар немцев и их союзников»…», тут он тоже явно лукавит. «Телеграмма» «всего лишь» напоминала о том, что война начнется действительно 22–23 июня.

Директивой № 1 от 21 июня 1941 года «нарком и начальник Генерального штаба предупреждали, что «в течение 22–23-06.41 г. возможно внезапное нападение немцев»…», и требовали поднимать по тревоге уже находящиеся в повышенной боевой готовности «все части». Не более, но и не менее того. После получения данного приказа Наркомата обороны (а именно так и называется формально данная «директива») командующие округов должны были дать командующим своих армий только короткий приказ-команду, аналогичный приказу, который дал на флот адмирал Кузнецов. После чего генералам на местах оставалось только за считанные часы перевести свои войска из «повышенной боевой готовности» в «полную», как это произошло на флоте. Именно для этого и выводились войска поэтапно в лагеря всю последнюю неделю перед 22 июня — чтобы, получив короткий приказ, подняться и двинуться навстречу врагу. Вот потому и писал об этом адмирал Н.Г. Кузнецов:

«..И.В. Сталин представлял боевую готовность наших вооруженных сип более высокой, чем она была на самом деле… он считал, что в любую минуту по сигналу боевой тревоги они могут… дать надежный отпор врагу…»

У Баграмяна дальше идет нескладная фраза: «…и требовали…привести войска «в полную боевую готовность, встретить внезапный удар немцев и их союзников»…». А нескладной эта фраза получается потому, что стоит не в приказной части Директивы № 1, а в преамбуле. Этой фразой ничего не «требовали», а именно предписывали и предупреждали. В «каноническом» изложении Жукова данное предупреждение звучит так: «Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского округов быть в полной боевой готовности, встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников».

Баграмян, кстати, и саму фразу переделал. Он выкинул из нее важное слово «быть»: «привести войска «в полную боевую готовность, встретить внезапный удар немцев и их союзников»…». И получается, что либо в разные округа приходили разные Директивы № 1 (что невозможно), либо маршал лукавит, подгоняя свои мемуары под требования «партии и правительства», помогая создавать новую версию «истории» Великой Отечественной войны.