Кто сказал: "Война"? (СИ)

Но увидев разбитые губы, пропитанную кровью повязку и то, как ее сын ковыляет, едва наступая на ногу и кривясь от боли, испугалась уже по-настоящему. Забыв о собственных немощах, подхватила под руку, а потом начала приказывать невольникам, да не как обычно, громко и плаксиво, а вполголоса, спокойно, но твердо:

— Ману, сюда, быстро. Проводи господина в дом. А ты, Суни — коня забери, да смотри: мастеру Ияду лично с рук на руки передай, понял? Если что не так — ответишь.

В доме Вейзов все, от доверенной прислуги в покоях до последнего садовника или поваренка, давно усвоили, пока госпожа Бьенна громко бранится и плачется, она, в сущности добрая женщина, желает внимания и сочувствия, а не послушания. Но если она начинала говорить тихо, значит, в самом деле взволнована и приступ недалек.

И Гайяри, как старший сын, знал об этом лучше всех. Жалобы и слезы матери он слышал по десять раз на дню и привык пропускать мимо ушей. Но пугать всерьез, рискуя ее слабым здоровьем, не хотел. Поэтому покорно позволил подоспевшей на зов хозяйки банщице помыть себя, переодеть и устроить на террасе, обложив подушками раненую ногу. А когда славная Бьенна Вейз явилась к нему с лечебной мазью, чтобы собственноручно заняться перевязкой — и вовсе расслабился, захотелось побыть не демоном арены и не интриганом, строящим хитроумные планы, а маленьким мальчиком, уставшим от боли и ответственности.

— Где ты был? — спросила она все тем же строгим голосом, густо намазывая рану на бедре. — У славнейшего Лена?

— Не-а…

Мазь приятно холодила, пахла травами и почти сразу снимала боль. Это было так восхитительно, что хотелось погрузиться в целительный аромат и утонуть, а не отвечать на расспросы.

Но мать не отступалась:

— Если ты был с ним, если это Айсинар тебя так разукрасил, я оскоплю его собственными руками. Так и передай.

— Нет же, мам! — Гайяри засмеялся, но быстро спохватился: губы все еще болели. — Я был не у славнейшего Лена, а в семинарии, на уроке атлетики и боя.

— Конечно, так все и было… — согласилась мать, ясно давая понять, что ни слову не верит.

— Да не вру я!

Она как раз закончила перевязывать ногу и, вновь зачерпнув мази, потянулась к лицу.

— Помолчи и не вертись.

Мазь коснулась губ, рану остро защипало, но даже это жжение и горечь облегчали боль. Гайяри дождался, пока нежные пальцы матери вотрут в кожу все до капли, и добавил:

— И меня нельзя… — как ты говоришь? — «разукрасить», если я сам не захочу.

— Значит, сам захотел?

Он кивнул.

— Что ж, выходит, мой красивый златокудрый первенец на деле глупее неотесанного шиварийского горца. Жаль.

Она вытерла пальцы об остатки перевязочной ткани, прикрыла ей же горшочек с мазью, поднялась и добавила:

— А был бы чуть умнее, думал бы не про драки и не про избранника Айсинара, а, например, про Лолию Мор: чудесная девочка, сильный род.

Жадные требовательные губы, груди пышные и тяжелые, как у взрослой женщины, умелые в ласках пальчики — вот что такое Лолия Мор… даже имя ее пахло грозой, горьким миндалем и померанцем. Дерзкая девчонка, под стать ему самому. Если бы Гайяри искал подругу, то, наверное, согласился бы: Лолия — то, что надо. Интересно, много ли знала про нее матушка? Быть может, кто-то из слуг донес про их слишком откровенные игры? Вот мать и решила их сосватать. Но то, как чудесная девочка сбила ее первенца с ног магическим ветром, славная Бьенна Вейз не знает наверняка. А если бы знала, назвала бы Лоли совсем по-другому.

— С такой женой, — продолжала мать, — ты сам лет через пятнадцать-двадцать мог бы стать избранником.

Она еще договорить не успела, как на террасу выбежала Салема, а следом за ней — та самая Лолия Мор. Увидев мать, они замешкались у входа, перешептываясь и хихикая, но та только рукой махнула: ладно, мол, никому ваши секреты не нужны, и сразу же вышла.

Девчонки обрадовались, что их не гонят, и тут же уселись на скамью рядом. Лолия потянулась и ласково коснулась его щеки. Трогать разбитые губы, видимо, не решилась:

— Больно?

— Не страшно, — ответил он, — только целоваться пока не получится.

— Ну вот… — она кокетливо надула губки, но тут же сменила гнев на милость и спросила: — а есть-то хоть сможешь? Мы назавтра печенья напекли, очень вкусного.

— Зайчиков и журавликов, — подтвердила Сали, — целое блюдо, и даже не все вошло.

У девушек и правда остались следы муки в волосах, а пахло от них сегодня не духами и грозой, а ванилью и сливками.

— Это здорово! — обрадовался Гайяри. — Как раз с утра не ел, тащите сюда ваше печенье.

— Ты что! Сегодня нельзя! — всплеснула руками Салема. — Это на праздник, подношение Младшей Творящей! Съешь сегодня — она разгневается, и никто тебя не полюбит.

— И правда, нельзя, не полюбят — страсти какие! — охотно согласился Гайяри. — Тащите тогда мяса. А журавликами своими ты меня завтра угостишь.

Салема замерла на миг, посмотрела на него загадочно, многозначительно, даже щеки чуть порозовели, а потом с улыбкой ответила:

— Завтра Лоли тебя угостит. А сейчас мы жаркого принесем.

И девушки радостно поспешили на кухню.