Кто сказал: "Война"? (СИ)

Все равно в кабак ему не хотелось, поэтому он только в двери глянул. Потом оставил лошадь у коновязи, а сам отыскал небольшой холмик с хорошим видом на дорогу. На склоне был дом, выстроенный в умгарском духе: деревянный с дерновой крышей, задней стеной упирающийся в тело холма, небольшой, на одну семью, но добротный, ухоженный: видно, хозяева не бедствовали и умели работать. Плетень вокруг дома уже оброс побегами лимонника и клематиса, а трава вокруг казалась густой и по-весеннему мягкой — отличное место для ожидания. Нарайн сбросил плащ и сумку, сел. Мощеный тракт просматривался примерно на полтора перестрела, пока не прятался за поворотом. Другого пути к Козьему Броду не было, Сали непременно проедет мимо — тут они и встретятся.

Из дома вышла молодая женщина с младенцем на руках и, увидев Нарайна, поклонилась:

— Доброго дня, славный. Вы к нам по надобности, или как? — спросила она по-орбински, но с заметным умгарским выговором. — Может, помочь чем?

— Не хлопочи, хозяйка. Я жду одного человека, — Нарайн указал на дорогу. — Встречу и уйду.

— Ну… тогда ладно, — улыбнулась молодуха. Малыш на руках завозился и закряхтел. — Пойду я… а ты, славный, если что надо-то, скажи. Помочь мы всегда рады.

И скрылась в доме. Вслед за хлопком двери послышался скрип засова.

Нарайн усмехнулся. Конечно, кто же откажет ему в помощи? Первородные господа щедро платят за услуги, но если что-то не по ним — злопамятны, об этом каждый умгар знает с детства. Да еще и про магию в народе слухи не утихают, даром что у самих орбинитов практика давным-давно под запретом. Так что любишь — нет, а помогай — деваться некуда. Только вот и дверь открытой, пока рядом златокудрый, ни один из умгар тоже не оставит.

А если завтра в самом деле начнется война? Кому тогда будут помогать орбинские умгары? Уж не Вадану ли охотнее? Вот бы заранее знать. Да как? Может, пока они и сами об этом не думают…

Тут на дороге кто-то появился. Нарайн поднялся и даже шагнул навстречу, вглядываясь вдаль. Но нет, это пешеход, а Сали, конечно, будет на лошади. Интересно, какую выберет? Свою кобылку или материного мерина? Какого коня смотреть — серого или рыжего? Так за размышлениями он отвлекся и забыл про умгар и про молодую хозяйку дома.

Солнце, уже не горячее и даже не слепящее, похожее на большую каплю меда, стекающую по стенке чаши, медленно ползло за горизонт; и чаша эта из голубой незаметно превращалась в темно-синюю. Нарайн ждал, Салема все не появлялась. Но раз ворота еще не заперты — время есть, а значит, беспокоиться рано. Так он думал, пока дверь за спиной снова не скрипнула.

Та же молодуха вышла на порог, позвала:

— Славный, ты тут еще? — и протянула большую запотевшую кружку. — На вот, хоть напейся. Умаялся на припеке-то?

Нарайн поднялся навстречу, взял. Пить, и правда, хотелось, а в кружке оказался яблочный сидр, почти ледяной, и очень вкусный, с летним запахом и тонкой хмельной остротой.

— Зазнобу, небось, ждешь? — понимающе улыбнулась умгарка. — Зря. Не придет она.

Хорошо, Нарайн как раз последний глоток сделал, а то захлебнулся бы.

— Откуда знаешь?

— Что девицу дожидаешься? Так это любой поймет. Завтра какой день? Во-от! Наши-то, кончанские, завсегда на Младшую сговариваются девок умыкать, каких добром сосватать не выходит. Родители-то что? Полютуют и примут — закон же…

Молодуха заговорила, и Нарайн вдруг заметил, что почти стемнело, значит, ворота в город запрут очень скоро, если уже не заперли… потому слушал, не перебивая: пока болтает, ему бы хоть с мыслями собраться. Наконец, оборвал, спросил:

— Нет. Откуда знаешь, что не придет?

— Так ежели твоей златокудрой из-за стены надо, то что-то не торопится. Глянь-ка, день весь вышел, дороги не разглядеть… Наши, что за стеной работают, почитай, все по домам сидят, да и ворота, поди, на запоре уже. Не придет она. Видать, не любит. Коли любишь, тянуть не станешь, я-то к моему Мирчу на крыльях летела бы…

Салема — не любит?! Неправда! Не может такого быть, чтобы Сали — и вдруг его не любит. Эта умгарка просто не знает, о чем говорит.

— Придет, — упрямо повторил он не то собеседнице, не то самому себе. — Я ее люблю. И она меня любит, потому придет обязательно.

Из открытой двери послышался детский плач. Молодуха подхватила кружку и заторопилась в дом, только напоследок раз еще оглянулась, добавила:

— Как знаешь, славный, а я бы так уже и не ждала.

*13*

Отца Гайяри и в самом деле нашел в кабинете. Славнейший Геленн Вейз дремал в мягком кресле, закусив мундштук. Рядом на резном столике с перламутровой мозаичной столешницей стоял кальян изумрудного стекла. Тонкий дымок, вьющийся вокруг, отчетливо отдавал приторной горечью ведьминых метелок.

Отец не считал куцитру невинным удовольствием, как некоторые из славных, никогда не позволял своим детям справляться с даром таким способом и уж если добавлял ведьмину траву себе в курево, то или праздновал тяжело доставшуюся победу, или загодя готовился к нешуточной сватке. Гайяри мог предположить и то, и другое, поводы были, но как же некстати обернулось это именно сегодня!

— Отец, ты не занят?