Кто спас советскую власть от гибели

кий), напутствуя его «требовали во что бы то ни стало добиться соглашения», считая, что «иначе положение Польши между Германией и Россией грозит чрезвычайными потрясениями». Горячо уверял меня и таганрогские миссии Антанты, что у Польши никакого соглашения с советами нет, а временное затишье на фронте вызвано техническими условиями... Подобные же заверения делались в Варшаве обеспокоенным представителям Англии и Франции, в частности уполномоченным английского правительства, члену парламента Мак-Киндеру и генералу Бриггсу, ведшим в польской столице переговоры о кооперации Польских Армий с Добровольческими.

Что же касается советского правительства, то оно с радостью приняло предложение Пилсудского, дать, по его требованию, заверение, что «тайна будет сохранена нерушимо». Сохранялась она советами действительно до 1925 года, когда, по случаю смерти Мархлевского, советская печать поведала миру, какую великую услугу оказал покойный российскому коммунизму.

Так шли недели и месяцы. А тем временем 12-я советская армия спокойно дралась против Киевских Добровольческих войск, имея в ближайшем тылу своем польские дивизии.... А тем временем советское командование снимало с польского фронта и перебрасывало на мой десятки тысяч штыков и сабель, решивших участь Вооруженных сил Юга России.

Только с конца декабря, после падения «белого» Киева, польские войска возобновили военные действия на севере, а на Волынском фронте генерал Листовский стал занимать без боя города, покидаемые отступавшими к Одессе Добровольцами.

Об этой трагедии Белых армий и русского народа генерал Галлер с холодной жестокостью говорит:

«Слишком быстрая ликвидация Деникина не соответствовала нашим интересам. Мы предпочли бы, чтобы его сопротивление продлилось, чтобы он еще некоторое время связывал советские силы. Я докладывал об этой ситуации Верховному вождю (Пилсудскому). Конечно, дело шло не о действительной помощи Деникину, а лишь о продлении ею агонии»...

С этой именно целью предположена была диверсия против советского фронта «после того, как большевики займут Полтаву». Но от мысли этой генералы Пилсудский и Галлер скоро отказались: «мы пришли к убеждению — пишет Галлер — что диверсия эта принесла бы нам мало пользы». Достойно внимания, что даже в те дни, когда принято было это решение, генерал Пилсудский, через упоми-

счел возможным довести до моего сведения о согласии своем на свидание со мной и на помощь нам... весною.

Это было в январе 1920 года, когда армии Юга отступили уже за Дон. Мы не знали тогда, что вопрос идет только о «продлении нашей агонии», но и помимо того, при создавшихся условиях, обещание помощи «весною» звучало злой иронией.

Нечего и говорить, что с русской национальной точки зрения «методы», применявшиеся Пилсудским, вызывают глубочайшее возмущение. Но и «мировая совесть», несмотря на хроническую глухоту свою, не может не заклеймить «военную стратагему» покойного маршала Польши.

* * *

Из всего изложенного вполне понятно, почему Пилсудский об этой истории молчал до конца своей жизни и заставлял молчать других. Теперь, когда запрет молчания снят, его соучастники стараются оправдать его и свои деяния.

Какие же мотивы приводят они?

Во второй вербальной ноте (начало декабря 1919 года) капитан Боэрнер передавал советскому правительству:

«В основу политики начальника государства (Пилсудского) положен факт, что он не желает допустит, чтобы российская реакция восторжествовала в России. Поэтому все в этом отношении, что возможно, он будет делать хотя вопреки пониманию советской власти. Из этого признания советское правительство давно уже должно было сделать соответственные выводы. Тем более, что давно уже реальными фактами Начальник государства доказывал, каковы его намерения».

Можно только поражаться таким... односторонним заботам Пилсудского о России. А «восторжествование в России» всеразрушающей, заливавшей и заливающей кровью страну, наиболее реакционной из всех когда либо бывших диктатур — советской — могло быть допущено?