Кто такой Лу Шортино?

– Извините, вы, должно быть, Ники, я не ошиблась? Барбекю у Тони было в самом разгаре, когда Лу услышал эти слова, обращенные к нему. Оглянувшись, он едва не столкнулся носом с импозантной толстухой: гигантские груди, четыре подбородка, не меньше восьми жировых складок на лице, блестящая от лака прическа и переливчатое черное платье с огромным сальным пятном на животе – результат неловкости Нунцио, который позорно промазал, подбрасывая кусок мяса из фирменной лавки «Тано Фальсаперла и сыновья». Картину дополняли туфли, больше похожие на две уменьшенные копии кабриолета 50-х годов.

– Я мама Минди, – сказала толстуха. – Мой брат Сал сказал мне, что ты хочешь познакомиться с моей дочерью.

Лу понятия не имел, как в таких случаях поступают другие, но лично он находил определенное удовольствие в том, что его с кем-то путают, особенно пребывая в легком подпитии. Поэтому он утвердительно кивнул и, раздвигая плечом руки со стаканами и тарелками, двинулся следом за кабриолетами по зеленой лужайке.

Вскоре кабриолеты затормозили, и Лу явственно ощутил приятный аромат. Духи так не пахнут, так пахнут только молоденькие девушки… Он поднял голову и действительно уперся в нее взглядом. Одетая в какой-то странный наряд, она неприязненно смотрела на него, словно говоря: сопляк несчастный, что ты себе позволяешь!

Да, собственно, что такое он себе позволил? Лу терялся в догадках. Ежу понятно, что-то такое он сморозил, но вот что именно? Как он ни напрягался, для него оставалось тайной, почему его появление на этом барбекю дает кому-то право обзывать его сопляком.

– Розамунда, очень приятно, – проронила девушка и все с тем же видом оскорбленной добродетели удалилась к группе гостей, среди которых стояли Ник и тетя Кармела.

Лу проводил ее взглядом. Он так и не разобрался, что произошло, но вид оскорбленной добродетели ему определенно понравился.

– Ники, а вот и Минди, – проговорила тетя Кармела, еще раз окидывая критическим взором ее платье.

– Розамунда, очень приятно, – представилась Минди и вежливо улыбнулась.

– Очень приятно, Ник, – отозвался Ник. Ни фига себе заявки, пронеслось у него в голове, уже вырядилась невестой! Где только они ее откопали? Не иначе, в любимом телесериале Тони…

Беспомощно озираясь, Ник заметил Валентину, которая по-прежнему сидела рядом с Рози на плетеном диване. Ник заулыбался, но Валентина, вместо того чтобы улыбнуться в ответ, только презрительно фыркнула, после чего встала с дивана и ушла.

Ник проводил ее взглядом. Он так и не разобрался, что произошло, но вид оскорбленной добродетели ему определенно понравился.

– Шампанское! Выпьем за встречу! – по саду разносился громкий голос Тони, заглушаемый звуками оркестра. Этот голос летел и дальше, достигал другой стороны улицы и там, среди нагромождения темных камней, поросших пожелтевшей от солнца травой, постепенно сходил на нет.

В Риме Чеккароли организовал все…

В Риме Чеккароли организовал все как нельзя лучше. На party после премьеры в «Хасслер Вилла Медичи» присутствовал практически весь цвет итальянского кино: Де Анджелис, Ломбардо, Бернабеи, все руководство «Титануса», «Медузы» и «Люкса». Были здесь также многочисленные актеры, актрисы и актрисульки, сценаристы, воинственные критики и папарацци. Подумать только, Чеккароли где-то откопал фотографию, на которой Грета и Камерон снялись вместе: обе с голыми титьками, смеясь, отмахиваются от здоровенного bodybuilder's.[46] Он взял да и передал ее в римские журналы, в результате чего в отель набежала огромная толпа папарацци, которые, едва завидев входящих Фрэнка и Грету, бросились на них как стая бешеных псов.

– You are not ashamed like Cameron, Greta?[47]

– Tell us something about Cameron![48]

– Все отлично, – отвечала Грета, сияя голливудской улыбкой. – Рим великолепен!

Фрэнк, нацепивший ради такого случая белый смокинг с черным галстуком, предостерегающе сжал ее руку. Видимо, сжал слишком сильно, потому что девушка вскрикнула: «Ах!» Вот зараза, подумал Фрэнк, нежная какая, скажи на милость! Тут Грета споткнулась. «Я сделал тебе больно, honey!» – всполошился Фрэнк и, наклонившись, принялся ласково поглаживать ее лодыжку, изо всех сил стараясь не дать брюху вывалиться из белого двубортного смокинга.

– It's nothing, Фрэнк, ничего страшного, – не снимая с лица улыбки, откликнулась Грета.

Какого хрена эта потаскуха все время лыбится, злился Фрэнк, пока фотографы слепили их светом вспышек.

Впрочем, никто не стал бы отрицать, что у Греты хватало причин улыбаться. Во-первых, все эти фотовспышки означали fame and money,[49] а во-вторых… Во-вторых, даже fame and money не занимали сейчас ее так, как другая мысль. Этим утром, приглашая на вечеринку, Фрэнк ласково погладил ее по щеке. Неужели Фрэнк… Нет, быть того не может… Неужели он в меня влюбился?…