Кто-то мне должен деньги

— Честер, я очень занятой человек. Я должен быть в Музее современных искусств через…— он взглянул на часы,— сорок минут, на собрании совета попечителей. Пожалуйста, прими как должное, что мы уже знаем о твоей роли, о роли Фрэнка, и никакая невинная ложь с широко открытыми глазами ничего не изменит. Есть несколько деталей, которые я хотел бы от тебя узнать, после чего я обещаю, что ты не будешь считать меня неразумным человеком. Ты знаешь, что люди Дробла за тобой охотятся, и не требуется большого ума, чтобы понять: под моим крылом для тебя в данный момент самое безопасное место.

Я закрыл глаза.

— Что ж, стреляйте,— предложил я.— Я в самом деле больше не могу.

И мне казалось, что я действительно так думаю.

Ничего не произошло. Я лежал на спине, голова на подушке, глаза закрыты, руки сложены на груди — можно сказать, уже приготовился,— но абсолютно ничего не произошло.

Что ж, следующий ход зависел не от меня. Я свое слово сказал.

Наполи произнес:

— Честер, ты меня не впечатляешь.

Я продолжал лежать, по-прежнему не открывая глаз. На секунду мной овладело безразличие полного отчаяния, но оно уже отступало под напором неистребимой любви к жизни, и я чувствовал, что снова начинаю нервничать. Теперь оставаться отчаявшимся было уже делом техники. Но все равно я не мог пока придумать ничего другого.

В голосе Наполи наконец прорвалось раздражение. Он сказал:

— Это нелепо. У меня тридцать пять минут, чтобы добраться… Честер, я вовсе не обязан возиться с тобой. А я даю тебе шанс.

— Шанс? — повторил я, все еще не открывая глаз, потому что знал, что если я буду его видеть, то не смогу говорить. С закрытыми глазами — это все равно что разговаривать по телефону, а по телефону я могу говорить с кем угодно. Поэтому, оставив глаза закрытыми, я воскликнул: — Вы это называете дать мне шанс? Вбили себе в голову неизвестно что насчет меня, называете меня лжецом, присылаете людей, чтобы они угрожали мне оружием. Да Боже мой, вы и сами угрожаете мне, вы думаете…

— Минутку…

— Нет!

К этому моменту я уже метался по кровати, размахивая руками, но глаза продолжал держать плотно закрытыми.

— С тех самых пор, как убили Томми,— орал я,— один чертов дурак за другим приходит за мной с пистолетом. Меня никто и не спрашивает. Все знают так чертовски много, зачем им меня спрашивать, все ведь такие чертовски умные. Сначала эти комики в гараже, потом Эбби, потом тот, который стрелял в меня, теперь вот вы. Да вы все понятия не имеете, что вы делаете! Но вы все такие чертовски самоуверенные, знаете…

— Говори тише!

— Черта с два! С меня хватит! Я…

И тут я замолк, потому что мой рот был зажат чьей-то рукой, и я больше не мог говорить. Рука зажимала также и мой нос, и я больше не мог дышать. Мои глаза открылись.

Надо мной стоял один из приехавших с Наполи бандитов. Его рука упиралась в мое лицо. Он слегка наклонился, вдавливая мою голову в подушку. Я моргнул и взглянул поверх его пальцев на Наполи.

Соломон Наполи наконец перестал улыбаться. Теперь он изучающе смотрел на меня, сложив руки и небрежно поглаживая подбородок одним пальцем. Казалось, он что-то обдумывает.

Мне не хватало воздуха. Я замычал.

— Заткнись,— сказал он небрежно и снова вернулся к своим мыслям.

— М-м… м-м-м… м-м-м-м…— мычал я.

— Возможно,— проговорил он.— Возможно, все-таки существует иное объяснение.

Все вокруг становилось темно-красным. В глубине моего черепа нарастал какой-то рев. Я заметался, как рыба на дне лодки.

Наполи нацелился на меня пальцем, которым до того гладил подбородок.

— Это тебе не поможет,— бросил он.— Веди себя тихо и дай мне подумать.

— М-м… м-м-м… м-м-м-м!…— ответил я.

— Мы видели тебя с Фрэнком Тарбоком,— рассуждал он.— Мы проследили за тобой и теми парнями от твоего дома. А теперь ты называешь их комиками, как будто ты не знаешь Фрэнка, не работаешь на него и вообще не имеешь к нему отношения. Возможно ли это?

Я слабо поскреб ногтями по руке, перекрывшей мне воздух. Откуда-то издалека, сквозь красный туман, на меня поверх своей руки равнодушно смотрел бандит. Я попытался дернуть его за мизинец, но он, похоже, даже не заметил этого.

Наполи все еще говорил — медленно, задумчиво, рассудительно. Я уже не мог разобрать слов: рев, стоящий у меня в голове, был слишком громок, он заглушал все другие звуки. Правда, сквозь сгущающуюся тьму я все еще мог видеть его, видеть, как открывается его рот, как хмурится его бровь в раздумье, как его глаза смотрят вдаль. Здорово он выглядел, но красный туман все сгущался, и мне уже трудно было хорошенько его рассмотреть.

Моя голова превратилась в шар, в красный шар, который все раздувался и раздувался, все раздувался и раздувался, давление внутри росло, оно все росло, давление росло и росло.

Последним, что я слышал, был грохот, раздавшийся, когда этот шар взорвался.

16