Кто-то, с кем можно бежать

Она пела на улице Лунца, и публика, собравшаяся вокруг, не давала ей уйти и просила ещё и ещё. Её глаза блестели: от выступления к выступлению в ней креп знакомый порыв – она не верила, что он пробудится в ней и здесь – захватить их, притянуть их к себе уже с первых звуков. Сразу, конечно, услышала Идана и Ади, кричащих: но ведь произведение должно раскрыться постепенно, созреть, не бывает моментального искусства! Она подумала, что они оба не знают, о чём говорят, потому что здесь нет золотых люстр и бархатных стен, никто не будет ждать, пока она "созреет": улица полна соблазнов, которые притягивают прохожих не меньше, чем она; каждые десять метров стоит кто-то со скрипкой или флейтой или жонглирует факелами, и все жаждут, по меньшей мере, как она, быть услышанными, проявить себя и понравиться; и кроме них были ещё сотни хозяев магазинов, лоточников, продавцов фалафеля и шуармы, торговцев на базаре, официантов в кафе, продавцов лотерейных билетов и уличных нищих, и каждый из них кричал без остановки немым и отчаянным шёпотом: "Ко мне, идите ко мне! Только ко мне!"

И в хоре, конечно, тоже была борьба, и зависть, и соперничество за хорошие части, и каждый раз, когда дирижёр давала кому-то соло, были трое других, которые объявляли, что уходят. Но сейчас это казалось ей детской игрой по сравнению с улицей, и вчера, например, увидев, что вокруг двух ирландских девушек с серебряными флейтами собралось больше народу, чем вокруг неё, она почувствовала щипок зависти гораздо более сильный, чем тот, который ощутила, когда Аталия из хора поступила в "Манхеттен Скул оф Мюзик" в Нью-Йорке.

И сегодня, благодарно кланяясь перед взглядами просветлённых людей, перед восторженно аплодирующими руками, она поняла, что хочет играть по здешним правилам, бороться за свою публику, соблазнять её, быть дерзкой, ошеломляющей, уличной. Она почувствовала, что это даже возбуждает, ощущать насколько улица – это арена постоянной борьбы, войны за существование, которая происходит здесь каждое мгновение, скрываясь под весёлым внешним видом, пёстрым и гражданским, и она знала, что для того, чтобы выжить здесь, она обязана освободиться от своей деликатной утончённости и действовать, как партизанка в уличном бою. Поэтому она сделала пять больших шагов от Лунца и остановилась прямо в центре бульвара, подмигнув в душе Алине, которая всегда жаловалась, что нет в ней ни капли амбициозности, так необходимой каждому артисту, что она избалована, отказывается от борьбы за своё место, уклоняется от соревнований в любом их проявлении, а вот взгляни-ка на меня сейчас, в самом центре вселенной, ты бы поверила, что это я?

Она спела самым чистым и богатым голосом, которого достигла с тех пор, как вышла на улицу, "God bless the child" Билли Холидея, но когда собиралась начать вторую песню, русский аккордеонист вдруг заиграл во всю мочь мелодию "Хеппи бёрсдей то ю", к нему присоединились ирландки с флейтами на спуске улицы, и слепой скрипач из переулка Лунца, который играет псевдо-цыганскую музыку, и к её изумлению – даже трое суроволицых мужчин из Парагвая с их экзотическими сверкающими музыкальными инструментами. Все они подошли, окружили её и играли ей, а она стояла посередине с бьющимся сердцем, безрассудно нарушая все свои правила осторожности, счастливо улыбаясь публике вокруг себя, всем этим чужим лицам, которые вдруг засияли искренней симпатией, поняв поклоны русского в её сторону; она почти совсем отогнала вредные мысли, вроде той, как она праздновала свой предыдущий день рождения с Иданом и Ади на верхушке башни на горе Скопус, как пробрались туда в полночь и не спали, пока не увидели рассвет...

Когда закончился маленький концерт, она больше не пела, извинившись, попрощалась с публикой, подошла к русскому, и услышала то, что и ожидала услышать. Что вчера приходила женщина, высокая такая жлобиха со много рана на весь лицо. Даёт пятьдесят шекелей, чтобы мы сыграть тебе сегодня эту песню. Ну, каждому в руку пятьдесят шекелей, так ничего не спрашивают. Он посмотрел на неё встревожено: что случилось, Тамарочка, я не играл отлично?

Вы отлично играли, Леонид, на все сто.

Она шла оттуда и думала, что мир всё-таки хорош, или хотя бы может стать лучше, пока существуют в нём такие люди, как Лея; размышляла об описании, данном ей Леонидом, и удивлялась, что она сама уже почти не видит этих шрамов, которые Лея называет "вытачки"; и ещё думала, что, по крайней мере, от одного мучения она сегодня избавлена – сидеть у телефона и ждать, что кто-то позвонит, чтобы её поздравить.