Кто-то, с кем можно бежать

Асаф шёл по улицам Иерусалима в наручниках. Он опустил голову и молил только об одном, чтобы никто из смотрящих на него не был знаком ни с ним, ни с его родителями. Если хотя бы его руки были связаны спереди, он бы поднял рубашку, чтобы закрыть лицо, как делают подозреваемые по телевизору. Динка шла за ними и время от времени разражалась гневным лаем, и каждый раз мужчина цедил в её сторону ругательство и делал пинающее движение. Асафу всё ещё трудно было поверить, что он и вправду из полиции, из-за той жестокости и ненависти, с которой он обращался с ним и Динкой.

Но он точно был полицейским агентом, и он довёл его, как колонну невольников до патруля, который уже ждал их возле магазинов на улице Эгрон. Патруль вёз его в полицейский участок на Русском Подворье, и двое полицейских, сидевших там, говорили с тем, который его поймал.

– Я его сразу узнал, – хвастался агент, – по этой суке с оранжевым ошейником. Думали меня провести.

Прибыв в участок, полицейский проводил его в боковую комнату. "Подростки – дознание", – было написано синим фломастером на двери. У комнаты были очень толстые стены, и Асаф подумал, это для того, чтобы никто не услышал мои крики, когда он будет меня пытать. Но агент оставил его с Динкой и запер за ними дверь.

Там был металлический стол, два стула и одна длинная скамья у стены. Асаф, ослабев, уселся на неё. Ему нужно было в туалет, но говорить было не с кем. Под потолком был большой вентилятор, который двигался еле-еле. Асаф заставил себя думать о мальчике, который едет верхом на верблюде по Сахаре. Мысли пытались удирать, буянить, но Асаф всей своей силой сфокусировал их на мальчике, который едет верхом на верблюде по Сахаре: в эту самую минуту, по большой пустыне Сахара, по просторам, которым нет ни конца, ни края, медленно движется огромный караван верблюдов (обычно он брал подобные идеи из телеканала " Нейшионал Джиографик"). На одном из верблюдов в конце каравана сидит маленький мальчик, качаясь в ритме верблюда, его лицо закрыто от пыльной бури, и только глаза выглядывают и изучают пустыню. Что он видит, о чём думает? Асаф раскачивался вместе с ним на верблюде, объятый безмолвием пустыни. Даже у зубного врача под шум бормашины он мог туда сбежать. И не только туда: в эту минуту на большом сером рыболовном судне в Северном море плывёт исландский юнга. Всё утро он смывал с палубы остатки дохлых рыб. Сейчас он, опираясь о железные перила, смотрит на айсберги, возвышающиеся, как горы, над судном. Нравятся ли ему эти долгие плавания? Боится ли он боцмана? Когда снова увидит свой дом? Асаф сконцентрировался на них. Он не знал, как именно это помогает ему успокоиться, но действовало это всегда. Как форум в интернете, но без прямого разговора. Как будто все эти одиночки, рассыпанные сейчас по свету, таинственным образом создают скрытую сеть и передают силу друг другу. Так и теперь. По крайней мере, перестал бурлить унизительный вулкан в кишечнике. Он немного выпрямился. Всё будет хорошо, вот увидишь. Динка поднялась с пола и движением древним, как дружба между человеком и собакой, но для них двоих совершенно новым, подошла, положила голову ему на колени и заглянула в глаза.

Он даже не мог её погладить со связанными сзади руками.

  ***

Тамар поднялась с каменного цоколя и стояла, спокойно и задумчиво, казалось, что она унеслась далеко отсюда, её глаза, сделавшиеся ещё больше, парили в воздухе, и тот, кто верит в сверхъестественное, мог бы сказать, что в мгновение ока промелькнула молния в её мозгу, и в ней неосознанно записалось странное и неясное знание, что через короткое время, спустя четыре недели, она потеряет свою Динку, что потом собаку найдут, исступлённо блуждающей по улицам, и что незнакомый ей парень пойдёт за ней по пятам по всему Иерусалиму.

Мгновение тумана, острая вспышка в его глубине, и потом Тамар моргнула, улыбнулась глазами Динке, и забыла. Сейчас надеялась только на то, что никто не вспомнит её последние унизительные минуты. Она прокрутила назад магнитофонную кассету и нашла сопровождение, которое искала. Проиграла себе тихонько вступительные звуки. Установила магнитофон так, чтобы звук хорошо распространялся. Потянулась.

Сейчас опять этот миг, и сейчас действительно должен свершиться выход, отделение от толпы. То есть – она силой должна вырвать себя из текущей, повседневной, нервной и безопасной анонимности улицы. Должна попросту выйти за рамки, и смотри, вокруг тебя десятки равнодушных, запахи разрезаемой шуармы и жира, капающего в огонь, крики торговцев на базаре вверху, скрипучий аккордеон русского, который, наверно, тоже когда-то, как и ты, учился в какой-нибудь музыкальной школе в Москве или Ленинграде, и, может, и у него была учительница, которая приглашала в школу его родителей и не могла выразить словами свои эмоции.