Кто-то в моей могиле

Она стала напевать ее про себя, не осознавая, что поет ее без слов вслух. Пината прислушался и, узнав мелодию, задал себе вопрос, почему она так его растревожила. В ней были какие-то слова. Да. «Нита, Хуанита, спроси свое сердце, нужно ли нам расставаться»… Вот оно. Так звали официантку в кафе «Велада», которую Филдинг «спасал» от собственного мужа. Конечно, это могло быть и, возможно, было простейшим совпадением. Но если даже это не было совпадением и Нита Донелли и Хуанита Гарсиа была одной и той же женщиной, это значило всего-навсего: она развелась с Гарсиа и вышла замуж за Донелли. Она была из тех женщин, кто всегда ищет работу в местах вроде «Велады», а Филдинг частенько посещал такого рода заведения. Ничего удивительного, что дорожки их пересеклись. Что же касается стычки с мужем женщины, то Филдинг наверняка ее не планировал. Он сообщил полиции после своего ареста, что никогда не видел ее раньше, обычная женщина в расстроенных чувствах, которой он пришел на помощь исключительно из глубокого уважения, испытываемого к представительницам прекрасного пола. Это было как раз то, на что Филдинга вполне хватало под воздействием винных паров.

Они подъехали к развилке дорог, на самом верху плоского холма, служившего местом для кладбища, Пината затормозил и повернулся к Дэйзи:

— Есть какие-нибудь новости от вашего отца?

— Нет. Нам нужно повернуть направо прямо здесь. Мы едем в западную часть кладбища.

— Та официантка, из-за которой ваш отец ввязался в драку, ее звали Нита. Вполне возможно, ее полное имя Хуанита.

— Я знаю. Мне сказал об этом отец, когда звонил и просил денег. Еще он сказал, что не знал ее раньше. Молодая симпатичная женщина с нелегкой жизнью. Вот и все. Вы ему не верите?

— Почему не верю? Верю.

— Так что же тогда?

— Так, ничего. — Пината пожал плечами. — Просто подумал, что лучше об этом сказать вам.

— Ну какой он все-таки дурак, — в голосе ее звучало не только осуждение, но и мягкая грусть и печаль. — Неужели он так никогда и не поймет, что невозможно войти в убогую кафешку, подцепить там официантку и обойтись без скандала? Его ведь могли искалечить и даже убить.

— Да нет. Он крепкий мужик.

— Крепкий? Мой отец? — Она покачала головой. — Если бы это было так на самом деле. Он как кисель.

— Мой опыт подсказывает, что такого рода люди могут быть очень крепкими. Все зависит от возраста.

Она сменила тему разговора, показав рукой за окно:

— Вон там у утеса стоит смоковница. Отсюда можно увидеть ее верхушку. Это самый выдающийся экземпляр — крупнейший в нашем полушарии. Так говорит Джим, он фотографировал это дерево десятки раз.

Пината завел мотор и поехал дальше, стараясь придерживаться установленной здесь скорости — двадцать километров в час, хотя больше всего ему хотелось на полном ходу проскочить это проклятое место, послав к черту «Дэйзи, детку» и ее дерево. Подстриженные газоны, разрастающиеся во все стороны деревья и кустарники слишком уж не соответствовали тому, что было под ними. «Кладбище должно походить не на парк, — подумал он, — а скорее на пустыню: только серые и коричневые краски, камень и песок и только кактусы, которые выглядят живыми лишь раз в году, в период цветения».

Большинство посетителей уже ушли. Молодая женщина в черном поправляла букет гладиолусов у бронзовой таблички с именем покойника, двое ее детей в футболках и джинсах играли в прятки между могил и склепов. Метрах в ста от нее четверо рабочих в комбинезонах забрасывали землей недавно выкопанную могилу. Зеленое покрывало, которое должно было имитировать траву, было откинуто в сторону от обнажившейся в почве разверстой раны, и землекопы без устали вонзали в землю лопаты. Седовласый старик сидел на стоящей рядом скамейке и смотрел на то, как падает земля, погруженный в глубокую скорбь.

— Я рада, что вы поехали со мной, — неожиданно сказала ему Дэйзи. — Если бы я была одна, то обязательно бы перепугалась или впала в тоску.

— Но почему? Вы ведь бывали здесь и раньше.

— Визиты сюда никогда не производили на меня особого впечатления. Когда я приезжала сюда с Джимом и мамой, это напоминало скорее участие в торжественном обряде, ритуале, который для меня совершенно ничего не значил. Да и не мог ничего значить. Ведь я никогда в жизни не встречала ни двоюродную сестру мамы, ни родителей Джима. Люди не могут восприниматься мертвыми, если вы не видели их живыми. Все это казалось ненастоящим: цветы, слезы, молитвы.

— Какие слезы?

— Моя мать плачет очень легко.

— Даже над двоюродной сестрой, дальней родственницей, умершей так давно, что вы ее даже не встречали?

Дэйзи наклонилась вперед со вздохом, трудно сказать, был ли это вздох нетерпения или тревоги.

— Они воспитывались вместе в детстве, в Денвере. Ну и, кроме того, я думаю, что плакала она вовсе не о ней. Это были слезы по прошедшей жизни в целом. Слезы по прошлому.

— Вас специально приглашали на эти экскурсии мать и муж?

— Зачем? И какое отношение это имеет к происходящему сейчас?

— Да так. Я просто спросил.