Кто-то в моей могиле

Не прошло и минуты, как он вернулся, поставил на столе ящик с карточками и включил телевизор, в ту же секунду полностью отключившись от внешнего мира.

Пината склонился над ящиком. Карточка с именем Карлос Теодор Камилла не содержала практически никакой информации: техническое описание места захоронения и имя директора похоронного бюро — Рой Фондеро. В графах «Ближайшие родственники» и «Адрес» стоял прочерк. Родился 3 апреля 1907 года, умер 2 декабря 1955 года.

«Совпадение, — подумал он. — Чистейшей воды совпадение. Дата самоубийства Камиллы была просто каким-то сумасшедшим совпадением. В конце концов, шансы были один к тремстам шестидесяти пяти. Вещи куда более редкие, чем эта, случаются каждый день».

Но он сам себе не верил и знал, что Дэйзи не примет его аргументов. Все дело было в том, говорить ли ей правду, и если нет, то как соврать поубедительнее. Ее не так-то просто обмануть. Слух молодой женщины легко улавливал любую фальшивую ноту, а видела она куда лучше, чем он думал.

Неожиданно у него появилось новое тревожное предчувствие: что, если Дэйзи знала, когда и как умер Камилла, что, если она придумала всю эту историю со снами только для того, чтобы заинтересовать его делом Камиллы, не раскрывая свое знакомство с ним? Нет, все-таки подобное предположение казалось невозможным. Единственной ее реакцией на увиденное имя было чувство глубокого облегчения оттого, что оно не ее; он не увидел на ее лице ни каких-то серьезных переживаний, ни смущения, ни особой вины по поводу собственной радости в связи с тем, что могильный камень принадлежал не ей, а Камилле. Кроме того, он никак не мог придумать убедительной причины, по которой Дэйзи понадобилось бы выбирать столь непростой путь для достижения своей цели. Он подумал, что Дэйзи была обыкновенной жертвой, а никак не создателем этих обстоятельств. Она не планировала и, по-видимому, никак не могла планировать ту цепь событий, которая привела к их первой встрече: арест отца, залог, ее приход к нему в контору. Если кто что и планировал, то это был Филдинг, но и это вызывало обоснованные сомнения. Филдинг казался неспособным заглядывать в будущее дальше, чем на одну секунду или на одну бутылку.

«Ладно, — с раздражением подумал он. — Никто ничего не планировал. Дэйзи приснился сон, и все. Дэйзи приснился сон».

— Большое спасибо, мистер Финчли.

— А?

— Благодарю вас за то, что вы дали мне ознакомиться с картотекой.

— Бог мой, ты только погляди! Ему всадили пулю прямо в пузо. Уж я-то с самого начала знал, что он и есть главный бандит, вот этот, в черной шляпе. Всегда можно определить, кто есть кто, по глазам лошади. Если у нее злое и хитрое выражение на морде, то можно ставить на то, что на ней сидит злой и хитрый мерзавец. Ну да вот он и получил свое, да, сэр, получил. — Финчли оторвался от экрана: — Фильм закончился. Должно быть, пять часов. Вам лучше отправляться, пока Гарольд не вернулся и не запер ворота. Со своими зубами, и отгулом, и всем прочим он не больно-то будет в настроении. Он честный парень, — добавил Финчли со смешком, — но безжалостный. Особенно с тех пор, как умерла его жена. Ведь женщины приносят в этот мир именно жалость и милосердие. Верно?

— Пожалуй, так.

— Когда-нибудь, прожив на свете достаточно лет, вы убедитесь в этом сами.

— Доброй ночи, мистер Финчли.

— Поторопитесь доехать до ворот, пока Гарольд не вернулся.

Хотя Дэйзи включила в машине печку и приемник, казалось, что она не чувствует тепла и не слышит музыки. Она только сказала:

— Прошу вас, поедемте поскорее отсюда.

— Вам было бы лучше зайти со мной в дом.

— Я не хотела мешать вашей работе. Что же вы обнаружили?

— Так, кое-что.

— Вы не хотите мне об этом рассказать?

— Думаю, что должен это сделать.

Он рассказал ей все. Она молча слушала под мерный шум щебня на дорожке, шедшей по холму за часовней. Стемнело. Органист ушел, и от музыки его не осталось и следа. Райские птицы молчали, деревья потеряли последние свои листья, цветы плакали в густом тумане.

Гарольд, придерживая рукой распухшую челюсть, посмотрел на проехавшую мимо машину и закрыл ворота. День закончился, и было чудесно ощущать себя дома.

9. Даже когда она говорила о любви, в ее голосе звучала горечь, как будто какой-то физический недостаток стал причиной нашей любви и она ничего не смогла поделать, словно виной всему была слабость тела, порицаемая ее духом