Кто укокошил натурщика?

— Ещё пять годов тому, когда ты был в Византии.

— Что ж ты до сих пор не говорил?!

— А ты ж и не спрашивал.

— Издохла, — повторил Олег и вдруг расхохотался.

Мистиша Свенелдич, сын воеводы, отрок рослый и грузный, весь в отца, удивлённо выпучил глаза: странно, князя развеселила смерть любимой лошади!

— Я ж ещё за четыре года до похода на Константинополь спросил Доку: отчего я умру, — стал пояснять свою неожиданную реакцию Олег, — и Дока предсказал, что я приму смерть, дескать, от неё, от Мыси. Ну, я подумал: а действительно, кобыла горячая, с норовом. Вот она меня сбросит, и я сверну себе шею. Или лягнёт копытом в висок… Я и приказал вот ему, Олександеру, чтобы конюхи пасли её подальше от Киева, а сам с тех пор больше к ней не подходил и даже не видел. И вот теперь — Мысь дохлая, а я — вот он — живой! Посрамил кудесника: избежал его пророчества, ха-ха-ха…

Воевода киевский Свенелд, борода которого — лисьего колера — по краям уже чуть засеребрилась сединой, тоже усмехнулся, потирая толстым грубым пальцем шрам на лице: выходит, всё же можно избежать даже тех неприятностей, которые напророчил кудесник Дока!

— Её скелет лежит в Кирпичевом яру, — добавил Олександер и повёл Кмета к конюшне, волоча левую ногу и загребая носком пыль…

После этого стал докучать князю киевскому Олегу внутренний голос: езжай да езжай, де, к останкам Мыси. Да что я, конских костей не видел, что ли, тоже мне невидальщина, ещё время тратить на дохлятину, отмахивался от внутреннего голоса властелин Киева. А внутренний голос своё нудит: поезжай в Кирпичев яр, поезжай в Кирпичев яр… Да съезжу, в самом деле, чего уж там, Кирпичев яр не так уж и далеко. А на обратном пути сделаю небольшой крюк: понаведаюсь к старому бортнику Гуду, полакомлюсь гречишным мёдом в сотах… Приказал оседлать Кмета и, не сообщив никому цель поездки, поскакал из Киева к Кирпичевому яру, названному так в честь Кирпича — славянского божества — покровителя мхов и трав…

Хотя и солнце с безоблачного неба сияло ярко, жизнерадостно; и мотыльки, стрекозы и птички порхали весело; и дерева, кусты и травы радовали очи жизнеутверждающей зеленью; одним словом, хотя природа источала оптимизм и радость бытия, на душе у Олега по выезде из стольного града почему-то сделалось тревожно и хмуро. Но врождённое упрямство и настойчивость удержали его от того, чтобы, отказавшись от намеченного под влиянием смутного настроения, повернуть назад. Решено — в Кирпичев яр, значит — в Кирпичев яр; и плевать на настроение…

А на полпути нахлынуло на него вдруг, ни с того ни с сего, воспоминание о первых минутах его пребывания в Киеве. О деянии тридцатилетней давности. Заметались перед внутренним взором, как живые, образы тех переломных мгновений… И, погрузившись в память, князь направлял жеребца к намеченной цели почти машинально…

Тогда, тридцать лет назад, весенний месяц травень выдался в Краине Полян по-летнему знойным. Яркое светило с глади голубого верхнего океана щедро грело земную твердь. Почва, пропитанная обильно талой водой (зима была очень снежной), выстрелила пышной зеленью. Всюду порхали мотыльки и птички. Сердца и очи радовались весёлому буйству природы.

Вот в один из тех славных травневых дней и прибыл в Киев — столицу русов-полян — вестник из Новгорода — столицы Краины Словен. Мохнобровый такой мужичок со скользкими глазками. Прибыл, приплыв в челне по Днепру, и сообщил киевским правителям, что, дескать, сюда, в Киев, с дружеским визитом, предложением о сотрудничестве и богатыми дарами, направляется по Днепру же на ладьях новгородская делегация во главе с молодым новгородским конунгом. И прибудет если не завтра, то послезавтра…

И действительно, через день с севера приблизилась к Киеву целая флотилия…

На берег Днепра, сверкающего под солнцем как размашистая россыпь алмазов, встречать новгородских гостей спустились оба правителя киевские. Один — чуть полноватый, вальяжный плешивый Оскол, другой — тощий, юркий, смуглый курчавый брюнет Дир (шестой десяток, а ни седого волоса, ни лысины). А с ними — многочисленные родичи: жёны, дети, внуки, братья, сёстры, племянники… Анастасия, внучатая племянница Дира, рыжая веснушчатая девчонка семи лет, даже прихватила с собой на встречу северных гостей любимую домашнюю зверушку, обезьянку Матоху, подарок заморских путешественников, что приплывали в Киев в позапрошлом году, но не с севера, как эти, а с юга.

По правую руку от многолюдных княжеских семейств ровными рядами выстроилась княжеская дружина в праздничном облачении, а поодаль на склоне бесформенной массой столпились простолюдины — любопытные ротозеи.

Князь Оскол, с каплями пота на безволосом черепе, из-под ладони (светило слепит глаза) наблюдает приближение суден, шевелящих вёслами, как насекомые-водомерки ножками. Борта ладей снаружи украшают боевые щиты, похожие на большие расплющенные корнеплоды. Оглядывается на родичей и невольно смеётся — очень уж комичны скоморошеские ужимки мартышки на кожаном поводке.