Кто управляет Россией?

У Анны Ахматовой есть стихотворение «Наследница», посвященное Царской Семье, — единственное у нее, ровесницы старших царских Дочерей, жившей в одно время с ними в Царском Селе и даже ходившей в ту же гимназию, где великих княжон Ольгу и Татьяну обучали ставить физические и химические опыты. Имена святых Царственных мучеников в стихотворении не упоминаются, но мы понимаем, что эти слова об отречении от Них:

Казалось мне, что песня спета
Средь этих золоченых зал,
О, кто бы мне тогда сказал,
Что я наследую все это.

Фелицу, лебедя, мосты.

И все китайские затеи,
Дворцов сквозные галереи
И липы дивной красоты…

Вот чем купили торжествующую чернь на улицах в феврале 1917 года, дышащие ненавистью толпы, среди которых, искренне признается Анна Ахматова, была и она, и вместе со всеми верила, «что песня спета», и вместе со всеми жаждала войти в права наследования дворцами и парками, — всей Россией, отвергнувшей Самодержавного Хозяина земли Русской. Но вот только дальше в этом стихотворении есть горькие слова признания, что, вступив в права наследства, мы получили и другое — непраздничное бремя, мы унаследовали не только царское имущество:

И даже собственную тень,
Всю искаженную от страха,
И покаянную рубаху,
И замогильную сирень…

Вот так: сначала страх, от которого русские должны, наконец, освободиться, а потом покаяние за безумство отречения от Государя и за клевету на всю Царскую Семью и скорбное поклонение их мученическому подвигу, — вот наше нынешнее наследство. Но чтобы вступить в права этого наследства, нам необходимо полностью очистить имена святых Царственных мучеников от клеветы, и первая, перед кем мы виноваты, — святая Царица-мученица.

Императрица Александра Федоровна злобно оклеветана, и клевета эта не имеет видимых мотивов. Если на Императора Николая Второго могли копить обиды подданные, кого коснулись, к примеру, военно-полевые суды и казни террористов, кого задели неудачи Русско-японской войны, кто устал от тягот германской, то Государыня Александра Федоровна не несла на себе ответственности за «ужасы царизма», какими Император более двадцати лет удерживал Россию от революционной заразы, тем не менее злоба людская, возбужденная дьявольской ненавистью ко всему святому и чистому, сопровождала Государыню всю ее жизнь.

Поначалу это была отчужденность Двора, вызванная и непонятной здравому смыслу ревностью Императрицы-Матери, и предубежденностью дворцовых кумушек к выбору Цесаревичем немецкой принцессы, и общей завистью к тому, что такая юная и притом чужачка, не обжившаяся в дворцовых покоях, уже русская Императрица и их повелительница. Отсюда закурившийся в великосветских гостиных шепоток обвинений молодой Царицы в горделивой замкнутости, высокомерной холодности, в то время как христианская скромность и благодатный дар природной застенчивости ограждали юную Алике от блестящей, но грешной светской мельтешни. И то была не забитость провинциалки, попавшей в сверкавшие роскошью столичные дворцы, а потрясающая своей прямотой позиция, запечатленная в дневниковых записях Государыни: «Смысл жизни не в том, чтобы делать то, что нравится, а в том, чтобы с любовью делать то, что должен».

Государыня с юности видела свой долг в семье и любимом муже, чего ей было искать в череде парадных дворцовых приемов и балов. К этому стали постепенно привыкать в великокняжеских дворцах и смирились было, но, оказывается, злоба к святому имеет свойство не растворяться совсем, а закваской попадать в новую среду и опять вспучивать ее пузырями ненависти. Во второй половине Царствования зародились и стали шириться новые клеветнические обвинения, Императрицу Александру Федоровну стали упрекать в религиозной экзальтации, в истерическом поклонении старцам и юродивым. Обвинения эти из великокняжеских дворцов быстро переплеснулись в гостинные пересуды досужей интеллигенции, в газетные жидовские сплетни, в полупьяные гнусные намеки ресторанных завсегдатаев. Лицемерам и сплетникам, зараженным вирусом безверия, косившим тогда русское образованное общество, Православная Вера представлялась сплошной истерикой, прямота и простота человеческих отношений — экзальтированностью натуры, но Сама Государыня отмечала для себя в дневнике, а вот выходило, что писала о себе: «Основа благородного характера — абсолютная искренность».