Кто услышит коноплянку

- Отпустил. Как птицу из клетки.

- Почему?

- Потому что любит.

- Не понимаю. Так не бывает.

- Бывает, Аркадий Ревазович. Ему сейчас очень тяжело. Моему любимому оставили жизнь...

- Оставили? Кто?

- Неважно. Он считает даже, что незаслуженно подарили. И он растерялся, не зная, что ему делать дальше. Вы всегда знаете, что нужно делать дальше?

- Сначала все взвешиваю, анализирую и... В общем, знаю.

- А он действительно странный человек, живет сердцем. Знака ждет. Думает, что если метели зашумели, то это навсегда. Простите, я запутала вас. Это слишком лично... и сложно.

- Зачем вы все время хотите меня обидеть? Я не глупый человек.

- Извините, - неожиданно мягко сказала Софья, - я вовсе не хотела вас обидеть. Просто - это жизнь другого человека, и чтобы понять ее, одного ума мало.

- И все равно, Софья Николаевна. У нас есть общие друзья. Валерий Каза...

- Не надо. Верю. Продолжайте мысль, Аркадий Ревазович.

- Хорошо. Они много рассказывали о вас, говорили, что вы - душа общества, обаятельны, умны...

- Любвеобильна, доступна.

- Любве... Простите, я не то хотел сказать.

- Не смущайтесь, продолжайте.

- И вдруг вас словно подменили. Владик Хабилава даже предположил, что вы решили пойти в монастырь. Нельзя же так жить!

- А это кто сказал, что нельзя - Владик или вы?

- Все ваши друзья и я.

- И всем моим друзьям нравилось, как я жила раньше?

- Так и надо жить!

- Может, вы правы.

- Конечно!

- И когда начнем так жить? Сегодня? Кстати, вы женаты? Коваленко растерялся. Он не понимал, шутит эта девушка или говорит серьезно. И чем дольше он общался с ней, чем больше не понимал, тем сильнее его тянуло к ней. Хабилава хвастался, что был ее любовником, Казаков тоже говорил об этом. Но сейчас Аркадий Ревазович плевать хотел на все их разговоры. Он потерял голову.

- Я очень одинок, Соня.

- Софья Николаевна.

- Очень. Но не подумайте, ради Бога, не подумайте, что у меня... Я очень, очень серьезно...

- Аркадий Ревазович, вы четыре раза сказали слово "очень". Кстати, и музыка закончилась. Спасибо вам за танец. И за то, что я еще раз вспомнила прежнюю жизнь. Не обижайтесь, но мне моя нынешняя нравится больше. Как и мои нынешние друзья. Прощайте.

- Постойте, Софья Николаевна. Вы меня плохо знаете. Я преследовать вас буду, я вас розами засыплю. Я хочу сказать...

- Вы много выпили, Аркадий Ревазович, остыньте.

- Он что, околдовал вас, этот ненормальный? Софья сначала хотела обидеться за "ненормального", но подумала, что в сущности слово-то не обидное. Если Киреев другой, то для Аркадия Ревазовича он действительно ненормальный. Воронова засмеялась.

- Вы правы. Он действительно колдун. Или мистический странник. Посмотрел мне в глаза и дал установку. Прощайте, Аркадий Ревазович.

* * * Наступил Рождественский сочельник. Киреев жил тихо, можно сказать, незаметно. Сначала его часто приглашали в гости, но он вежливо отказывался. И приглашать перестали. Соседи за глаза называли его Бирюком. Женя и Володя тоже взяли перерыв до весны - на занесенную снегами Тихоновскую гору забраться, да еще вместе с Илюшей, было очень трудно. И только верная Юля каждый день, обутая в валенки, торила тропинку через всю Воронью слободку. Впрочем, в доме Киреева появилось два постояльца. Сверчок и лисенок. Сверчка Михаил назвал Домовенком. Оставлял ему крошки хлеба и был очень доволен, когда под шум вьюги Домовенок заводил свою песню. А вот лисенка Кирееву принес знакомый охотник еще в ноябре. По его словам, лисенок был "позднышом", оставшимся без матери.

- Возьми себе, Прокопыч. Жалко мне его. У меня собаки, куры - нельзя лисе жить. А у тебя голый двор. И сад какой. Возьми.

Глаза-пуговки лисенка глядели на Киреева со страхом и надеждой. Тощее тельце била дрожь.

- Чем хоть кормить его, Георгий Петрович?

- Что сам ешь, то и ему давай. Только понемногу корми. А то изголодался он дюже. Киреев сначала захотел назвать лисенка Рыжиком, потом Чубайсом, но вовремя вспомнил, что на его улице есть два кота с такими кличками. В этот момент затянул свою песню Домовенок.

- Это "знак". Быть тебе Сверчком, дружище. Сверчок оказался очень смышленым зверьком, быстро приручился. Когда к Кирееву зачем-то зашел Печников, то обомлел:

- Так это ж лиса, Михал Прокопыч! Она всех кур задушит, а потом все равно в лес убежит. Или ты на шапку ее вырастить хочешь?

- Я всегда знал, Григорий Иванович, что душевный ты человек. Только ведь не лиса это.

- Не лиса?

- Карликовая колли. Шелти называется. Кур на дух не переносит. Зато слушается! - И Михаил скомандовал гонявшемуся за собственным хвостом лисенку: - Сверчок, к ноге! Зверек послушно подбежал.

- Лежать! Лег.

- А теперь иди отсюда. Убежал.

- Чудны дела твои, Господи! - только и смог сказать Печников. Потом добавил: - Эх, доверчивый ты человек, Михал Прокопыч. Обманули тебя. Вместо Коли этого лису подсунули. Сколько заплатил?

- Триста.

- Рублев?