Кто в тереме живёт, или Хроники мелкого рантье

Надо отдать ему должное – в свои культурно-фуршетные вылазки он, как правило, отправлялся не один, а прихватив кого-нибудь из множества московских знакомцев. Какими уж соображениями он руководствовался при выборе товарища на вечер – Крылов не ведал, но бесспорный факт состоял в том, что примерно раз в месяц в его квартире на Шаболовке раздавался телефонный звонок и бодрый генин голос требовал, чтобы Крылов срочно мчался туда-то и туда-то. И Крылов, естественно, мчался. И попадал то на "Лебединое озеро" в Большом (где клакеры поминутно вскипали овациями и закидывали сцену хрустящими целлофановыми дротиками…), то на концерт Нью-Йоркского филармонического оркестра (где всем желающим бесплатно раздавали экзотические баночки со "Спрайтом" и "Кока-колой", из-за чего во время концерта постоянно слышались звонкие хлопки открываемых банок…), то на съёмки сверхпопулярной телепередачи "Что? Где? Когда?" или даже суперпрестижную церемонию закрытия Московского кинофестиваля…

Именно с мощной гениной подачи Крылов поучаствовал однажды в международной конференции "Мир на морях" – с последующим изысканным фуршетом на полтораста персон, а также в московских гастролях миланского театра "Ла Скала" – с последующей грандиозной гулянкой в банкетном зале гостиницы "Россия". Именно благодаря гениной кипучей энергии он сумел в своё время чмокнуть в ручку балерину Бессмертнову и актрису Терехову, певицу Агузарову и певицу Ветлицкую, а также обменяться крепчайшим мужским рукопожатием с самим композитором Саульским и музыкантом Хавтаном, и даже, как ни странно, с послом королевства Норвегии в СССР…

Гена перехватывает Крылова сразу же за стеклянной дверью метропавильона. Проступает из вечерней мути, косо расчерченной летящим снегом, и, крепко уцепив за локоть, тащит налево, к небольшому скверику, укрытому от ветра киосками "Пиво" и "Союзпечать".

– Ну, рассказывай, куда пропал. Я ведь тебе ещё осенью обзвонился: хотел сначала в Малый вытащить, на "Фёдора Иоанновича", а потом в Большой, на "Баядерку". Звонил-звонил, а мне твоя мать говорила, что тебя дома нет. А месяц назад вообще никто не ответил…

– Так нас же отселили, Ген! Ещё в январе. А дом на капремонт поставили…

И Крылов подробно посвящает его в свои сногсшибательные квартирные перспективы. Гена слушает, по обыкновению собрав губы трубочкой и кивая головой. И в тот момент, когда, по мнению Крылова, ему уже следовало бы рассыпаться в поздравлениях, приятель вдруг резко приседает и хлопает себя ладонью по коленке, прикрытой полой чёрного кожаного пальто. Хлопок получается звонким и отрывистым, как выстрел. Крылов вздрагивает и с изумлением смотрит на Гену. Тот – смеётся! Взахлёб, издевательски, далеко откинув голову и поблёскивая металлической коронкой во рту.

– Ага! Щ-щяс! Разменяются они! Жди! Разменяются и прям на блюдечке тебе всё преподнесут: и центр, и телефон… Да их теперь бульдозером от этих кремлёвских видов не оттащишь!

– Ты болен, что ли?

– Я – болен?! Нет, ну я не могу, Алексей! Посмотришь на тебя – вроде грамотный парень. В приличном институте учишься. На этого… как его… редактора человеческих душ. Скоро диплом получишь. А сам!

– Что – сам?!

– А сам фигню спорол на букву "х"…

Крылова внезапно прошибает пот. И сердце вдруг подпрыгивает мячиком: тук-тук. И генина физиономия с хищно изогнутым носом вдруг плывёт перед глазами и на секунду оборачивается клювастой вороньей башкой – нахальной и вкрадчивой одновременно.