Кто в тереме живёт, или Хроники мелкого рантье

– …я говорю: это ничего, Паша! Это он до поры до времени куражится, пока его жареный петух в одно место не клюнул. А когда клюнет – бы-ыстренько осознает, как трудовая копеечка достаётся. Какими потом и кровью… Как варенье, Алёша? Вкусное? Ну, ещё бы! Если из собственного сада-огорода приехало, да ещё и с доставкой на дом… Вы ведь думаете, наверно, что у нас с папой в деревне – сплошной курорт. Что мы туда за двести кэ-мэ мотаемся, чтобы только пупки на солнце погреть. А мы там – вкалываем! Встаём с утра пораньше и впрягаемся, как лошади. Копаем, поливаем, тяпочкой тяпаем. Колорада обираем вниз головой… А в прошлом году – я тебе рассказывала? – мы ещё десять соток освоили, которые между полем и забором. Перекопали там всё, картошечкой засеяли… Ты представляешь, Алёша?! Какой это титанический труд? С моим-то давлением и папиным радикулитом? Ну, поохаем, конечно, покряхтим, пожалуемся друг другу – и опять за работу. Ради того только, чтоб зимой руку протянуть – и вот тебе картошечка, и морковочка, и кабачки с патиссончиками. А как же иначе, Алёша? Нам ведь теперь пашина пенсия – только-только дыры заткнуть…

На лестничной клетке взвизгивает дрель, затем слышатся удары молотком – тяжёлые и размеренные. Отчим, подумав, сдвигает блюдце в сторону. На его лице возникает игриво-дурашливое выражение, хорошо знакомое Крылову с детства.

– Э-э-э…мам-муль. А, может, сначала – того?

Мать, как обычно, делает вид, что не понимает.

– Чего – того?

– Ну… как положено, мам-муль. За встречу. По сто граммульчиков.

Мать насупливает брови:

– Па-а-ша! Бесстыдник! Совесть поимей! Я только во вторник бутылку открыла, а сегодня хватилась людям налить, а там – на донышке! Пришлось новую доставать. Совсем обалдел мужик…

На столе между тем возникают бутылка "Пшеничной", три массивных рюмки под хрусталь, трёхлитровый баллон с солёными огурцами, головка чеснока, кусок варёной колбасы и полбуханки чёрного хлеба. Отчим с воодушевлением потирает руки:

– Другое дело, мам-муль!

Он разливает водку по рюмкам и, дождавшись, когда мать закончит резать хлеб, многозначительно откашливается.

– Э-э-э… Алексей. Завтра, так сказать, ты отбываешь в загрантурне…

– В загранкомандировку.

– В загранкомандировку. Ты летишь чёрт-те куда, куда мы с матерью даже представить не можем. И это о чём говорит? Это говорит о том, что ты, как учащийся, достиг в своём образовании определённых высот. Но! Давай зададимся вопросом: а благодаря кому ты достиг этих высот? А? Как считаешь? Если зрить в корень?

– Благодаря вам.

– Так точно! Потому что главное для человека – это надёжный тыл и хорошие бытовые условия. И эти условия мы с матерью тебе всегда обеспечивали, на всех, так сказать, этапах твоей биографии. А ведь мы с матерью, между прочим, люди уже немолодые. Я на пенсии, матери через два года на пенсию. И вот мы всё ждём-не дождёмся, когда же, едрит-раскудрит, от вас с Виктором хоть какая-то отдача воспоследует…

Мать замахивается на отчима кухонным полотенцем.

– Па-а-ша! Прекрати!

– И желательно, так сказать, в материально осязаемых формах. За что и предлагаю…

Он одним движением опрокидывает рюмку и громко хрустит огурцом. Крылов озадаченно пригубливает из своей. Мать тоже слегка пригубливает, а затем склоняется к нему и шепчет в ухо:

– Не обращай внимания, Алёша. Это он из-за Витьки. Полаялся с ним и до сих пор не успокоится… Он его спрашивает: если ты у нас богатый такой, что деньгами швыряешься, может, заодно и бензинчик проспонсируешь для родительской "Нивы"? А тот: я на ней не езжу, я на такси езжу… Га-авнюк!

Отчим снова тянется за бутылкой. Но мать успевает раньше: завинчивает пробку и прячет в шкаф.

– Всё, Паша. Достаточно.

– Мам-мууууль!

– Хватит, я сказала. Приехали. Станция Березай, кому надо – вылезай…

Крылов вынимает из кармана чистый лист бумаги и, расправив, кладёт его на край стола.

– Да, и насчёт размена… Вы набросайте тут, какие варианты вас устроят. По районам, по метражу. С Виктором поговорите, чего он хочет. А я, когда вернусь, всё перепечатаю и дам объявление в бюллетень. Только не забудьте, ладно? А то уже март всё-таки. А договаривались, что начнём размениваться в феврале…

Отчим хмыкает:

– Во жизнь, Галь! Опять провинились…

Он поднимается и идёт к двери. Потом оборачивается и, ковыряя спичкой в зубах, оценивающе смотрит на Крылова.

– Я, если чего обещал кому – я помню…

Мать прячет листок в карман халата.

– Конечно, Алёша! Вот вернёшься, сядем и обсудим всё по-семейному… Так сколько тебе водки-то нужно? Бутылку, две? А икра только красная осталась. Чёрной была одна баночка, так её на Новый год изничтожили…

Она провожает Крылова до лифта. Затем быстро-быстро крестит ("…Иисусе Христе… Спаси и сохрани Алёшеньку… Иисусе Христе…") и что-то протягивает в ладони.

– Надень.

– Это что?

– Крестик.

– Зачем?!

– Надень, говорю!

Крылов послушно надевает. Мать крепко чмокает его в щёку.

– Прилетишь – сразу позвони!

– Обязательно, мам.

Глава 13. Мечты, свистулька, девушка