И тут я обнаружил, что потерял Лягу. Не знаю, как это получилось. Может, я разнервничался, может, еще что. Не знаю.
Ляговоза не было.
Я помчался к своей могиле.
Уже все разошлись.
Ляга вылезла из ляговоза и сидела на свеженасыпанной могиле. Ее зеленое тело было здорово заметно на желтой земле.
Ляга ждала меня!
Я медленно шел к ней, повторяя:
– Ляга, Ля́гушка… Дорогая… Ля́гушка…
Она сидела и смотрела на меня.
Но когда я подошел на расстояние вытянутой руки, она прыгнула в сторону и растворилась в траве.
Можно было, конечно, броситься за ней. Но я не стал этого делать.
Даже Ляга не хотела со мной жить. Даже Ляга…
И тут я разрыдался. Я вообще редко плачу, а тут – навзрыд.
Я не знаю, почему я рыдал. Что бы я ни сказал по этому поводу – все будет враньем. Фигней все будет, короче.
Я просто рыдал. И мне казалось почему-то, что от этих слез мне становилось не хуже, а лучше.
Когда я поднял голову, рядом со мной стояла мама.
Она смотрела на меня спокойно, без криков, без слез.
Где-то вдалеке маячил отец, но это не имело значения.
И мама сказала…
И мама сказала абсолютно спокойно, без эмоций и надрыва:
– Я знала, что тебя нет в гробу. Я знала, что ты жив. Я им кричала, но они не поняли. Что ты опять придумал, Сережка, такое, а? Пошли домой.
«Как же! Я понял! Я!» – хотел сказать я.
Но вместо этого разрыдался еще сильнее.
_______________________________________________
Женщины – они как разные времена дня.
Бывает женщина – как ночь: навалится темная, подчинит себе, накроет.
Бывает – как день: суетливая такая, бегает все время, торопится.
А еще – как закат. Вот, вроде, все хорошо, все красиво, таинственно даже. Но понимаешь, что скоро неминуемо наступит та самая ночь.
Самые прекрасные женщины – это, конечно, которые как рассвет: все зыбко, неясно, таинственно… Такое вечное красивое начало, и еще весь день впереди.
А Оля – какая?
Я не знаю. Раньше мне казалось, что она как ночь, а теперь…
…Опять милиционеры подходят:
– Ваши документы?
И, главное, я ведь ничего не делаю. Ничего. Просто сижу в парке на скамейке с компьютером, а они пристают все время.
– Вот вам мои документы. Нормально?
Ушли.
Когда возник мой безумный сын, Ольга меня выгнала из дома. Назвала подонком за то, что я бомжа за сына принял. Попробовала бы она сама на опознание в морг прийти…
Санитары эти… А? Работники морга… Хоть бы сверили фотографию в паспорте с лицом в гробу. Ну да… Лицо разбитое… Все равно ведь видна разница. Козлы! Все у нас так. Всем на все наплевать.
Какие-то дурацкие бумаги дали подписать, и – катись! Им лишь бы похоронить, сбыть человека.
Патологоанатом… Идиот! Алкогольная интоксикация… Кретин!
Никто ничего не понимает. Никто. Всем на всех наплевать. Как еще эта страна выживает, непонятно.
Выгнанный из дома, я вышел на улицу и понял, что никуда идти не хочу.
К Ирме? Ее как отрезало. Она даже на похороны Сережкины не пришла…
Странно это: говорить о похоронах живого сына. Не важно.
Не пришла. По телефону что-то промяукала про «соболезную», мол, и не пришла.
К Ирке? Неохота просто. Нет, если уж совсем прижмет, тогда да. А так… Не прижало пока.
Ночевал на вокзале. Десять раз паспорт показывал. Десять раз за ночь!
Может, вид у меня подозрительный, не знаю.
И вот сижу в парке, жду, когда Сережка придет и позовет меня домой.
Ольга его обязательно за мной пришлет.
А может, проще все будет: она позвонит и скажет:
– Возвращайся, чего уж там?
И я вернусь.
Потому что когда человеку пятьдесят лет, у него обязательно должен быть дом.
Я сначала Сережку чуть ли не возненавидел за то, как он над нами поиздевался. Даром что сын, чувствовал: ненавижу.
А потом подуспокоился, и стало мне ясно, что я многое благодаря ему понял.
Про дом, например.
Это ведь важно.
_______________________________________________
Родители мне теперь деньги дают сразу – я даже попросить не успеваю.
И вот я новую лягушку купил. Назвал Гуля.
Я пока не разобрался, понимает ли она меня так же хорошо, как Ляга, или нет. Но с виду симпатичная.
Может быть, ей понравится у меня жить?
Родителям говорить про нее не стал. Интересно: заметят они Гулю или нет.
Пока не замечают.
И ладно.