Кто за главного? Свобода воли с точки зрения нейробиологии

Не все были взволнованы нашими результатами. Поднимаясь вместе со мной на лифте в Рокфеллеровском университете, Джордж Миллер представил меня великому американскому психологу Уильяму Эстесу и сказал: “Знаешь Майка? Он тот парень, который открыл феномен расщепленного мозга у людей”. – “Отлично, – ответил Эстес, – теперь у нас есть две системы, которые мы не понимаем”. Казалось, операция по расщеплению мозга создавала два независимых полушария, каждое из которых обладало сознанием. Поэтому тогда мы думали, что есть две системы сознания: ум левый и ум правый.

В 1968 году Роджер Сперри написал: “Одну из более общих и к тому же наиболее интересных и поразительных особенностей этого синдрома можно кратко охарактеризовать как очевидное удвоение в большинстве сфер сознательного понимания. Эти пациенты во многом ведут себя так, как если бы у них было два независимых потока осознания вместо нормального единого потока – по одному в каждом полушарии, каждый из которых отрезан от другого и лишен контакта с его психическим опытом. Иными словами, каждое полушарие, похоже, обладает своими собственными, отдельными и частными, ощущениями, своим собственным восприятием, своими собственными данными и своими собственными побуждениями к действию, с соответствующим волевым и когнитивным опытом”{83}.

Четыре года спустя я зашел еще дальше и добавил: “За последние десять лет мы собрали доказательства того, что в результате срединного разреза головного мозга нарушается обычное единство сознания – и пациент с расщепленным мозгом остается с двумя умами (как минимум), левым и правым. Они сосуществуют как две полноценно сознательные единицы, подобно тому как сиамские близнецы – две совершенно отдельные личности”{84}.

Возникал вопрос, каждое ли сознание имеет своего главного героя: следует ли тогда говорить о двух “я” и о двух свободах воли? Почему две половины мозга не конфликтуют за право быть главной? И одна ли половина главная? Заключены ли два “я” мозга в одном теле, которое может находиться только в одном месте единовременно? Тогда какая половина мозга решает, где должно быть тело? Почему, почему, почему все равно сохраняется ощущение единства? Локализуются ли на самом деле сознание и чувство “я” в одной половине мозга?

Что есть сознание?

Все превращалось в абсолютный теоретический кошмар! Хуже того, мы спорили о самом термине “сознание”, хотя даже не понимали, что он на самом деле означает. Никто даже не пытался разобраться. Годы спустя я решил попробовать. Вот что я нашел в международном психологическом словаре 1989 года. Определение, написанное психологом Стюартом Сазерлендом, занятно, если не поучительно.

СОЗНАНИЕ. Обладание ощущениями, мыслями и чувствами: осознание. Понятие невозможно определить, кроме как в терминах, которые лишены смысла без представления о значении сознания. Сознание есть интереснейшее, но неуловимое явление – невозможно точно определить, что оно такое, что делает или зачем возникло. Ничего, стоящего прочтения, о нем написано не было{85}.

Увидеть последнюю фразу было большим облегчением: когда я последний раз проводил поиск в Medline[14], там насчитывалось более восемнадцати тысяч статей о сознании, а Сазерленд только что сказал мне не утруждаться их чтением. Разбираться с темой, которую даже профессионалы обсуждают взволнованно, – это словно идти по тонкому льду. Однако каждый думает, что понимает ее или имеет о ней какое-то мнение – вроде как объяснять своим детям, что такое секс. Хорошо физикам – прохожие, по крайней мере, не ведут себя так, будто разобрались в теории струн. Проблема с сознанием в том, что оно окутано тайной. Мы почему-то хотим обращаться с ним иначе, чем, скажем, с памятью или интуицией, хотя это тоже достаточно расплывчатые понятия. Мы пока не видели физических проявлений ни одного из них в мозге и тем не менее постепенно приближаемся к разрешению загадки. Поэтому я не вижу никаких проблем в том, чтобы заниматься сознанием, не имея его точного определения. Нейробиологи в этом неодиноки. Исследователи из Института Санта-Фе на днях сказали мне, что современное представление о гене имеет мало общего с исходной концепцией.