Кто за главного? Свобода воли с точки зрения нейробиологии

Мы показали пациенту с расщепленным мозгом два изображения: куриную лапку в правом поле зрения, так что ее видело только левое полушарие, и снежный пейзаж в левом поле зрения – только для правой половины мозга. Затем перед ним поместили набор картинок, которые были доступны обоим полушариям, и предложили выбрать одну из них. Левая рука пациента указала на лопату (что было самым подходящим ответом на снежный пейзаж), а правая – на курицу (самый подходящий ответ на лапку). Мы спросили, почему он выбрал именно их. Его речевой центр в левом полушарии ответил: “Все просто. Куриная лапа относится к курице”, – легко объяснив то, что левый мозг знал, ведь он видел изображение лапы. Потом пациент посмотрел на свою левую руку, указывавшую на лопату, и не моргнув глазом сказал: “А чтобы вычистить курятник, нужна лопата”. Левый мозг, обратив внимание на действия левой руки, но не зная, почему она выбрала этот предмет, мгновенно поместил это в такой контекст, который бы все объяснял. Он интерпретировал выбор лопаты в контексте, соответствующем тому, что он знал, а знал он лишь о куриной лапке. Он ничего не знал о снежном пейзаже, но должен был объяснить картинку лопаты в левой руке. Разумеется, курицы оставляют грязь, а ее нужно убирать. Вот и разумное объяснение! Интересно, что левое полушарие не сказало: “Я не знаю”, – хотя такой ответ был бы по-настоящему верным. Оно задним числом придумало другой, который соответствовал ситуации. Оно соорудило ложное воспоминание, использовав доступную ему информацию и собрав ее в приемлемый ответ. Мы назвали этот левополушарный модуль интерпретатором{102}.

Благодаря нашим пациентам с расщепленным мозгом мы наблюдали этот процесс в действии много раз. Так, например, мы передали слово “колокол” правому мозгу, а слово “музыка” – левому. Пациент сказал, что видел слово “музыка”. Когда его попросили показать на картинку, соответствующую тому, что он только что видел, он выбрал колокол, хотя там были другие картинки, лучше изображавшие музыку. Тогда мы спросили, почему он выбрал колокол. “Ну, – ответил он, – в последний раз, когда я слышал какую-то музыку, это были колокола, звонившие у вас здесь снаружи”. (Он говорил о расположенной неподалеку колокольне.) Его говорящему левому полушарию пришлось состряпать целую историю, чтобы объяснить, почему он указал на колокол. В другом эксперименте мы предъявили слово “красный” левому полушарию пациента, а “банан” – правому. Затем мы разложили на столе ручки разных цветов и попросили его нарисовать картинку левой рукой. Он взял красную ручку (это левое полушарие приняло простое решение) и нарисовал левой рукой банан (запечатленный правым полушарием). Когда я спросил, почему он нарисовал банан, его левое полушарие, совершенно не представлявшее, почему левая рука изобразила именно банан, ответило: “Этой рукой проще всего нарисовать что-то вроде банана, поскольку она слабее”. Опять-таки, левый мозг не сказал: “Я не знаю”, – что было бы самым правильным ответом.

Мы захотели узнать, распространяется ли это запоздалое создание ложных воспоминаний и на объяснение эмоциональных реакций или изменений. Спровоцировав у молодого пациента изменение настроения, мы провели похожий эксперимент. Сначала мы спросили вслух (так что это слышали оба полушария): “Кто ваша любимая…?” А затем направили только правому полушарию слово “девушка”. Он сразу улыбнулся, покраснел, смутился (изменение настроения) и покачал головой, но сказал, что не расслышал слова. И больше он не мог ничего сказать. У него проявилась нормальная эмоциональная реакция молодого человека, которого спрашивают о девушках, включая отказ обсуждать эту тему, только он сам не знал почему. В конце концов он левой рукой по буквам написал имя своей девушки.

Не играй против крыс в Лас-Вегасе!