Кто зажигает «Радугу»?

— Офорт переводится с французского — азотная кислота. Это один из видов гравюры. Чтобы сделать его, художник брал обычную медную или свинцовую доску, покрывал ее лаком, чтобы не разъедала кислота, добавлял асфальт, воск, смолы. Потом использовал граверную иглу — наносил на металл рисунок, процарапывал лак. Затем кислотой смазывал поверхность «доски». Там, где лак оставался нетронутым кислота не могла коснуться металла. Зато хорошо просачивалась в царапины, нанесенные иглой, проедала их, делала изображение более отчетливым. Когда лак снимался, на доске оставалась рельефная картина. Теперь ее, как печать, можно было прикладывать к бумаге — получалась гравюра. А слышали об Антонисе Ван-Дейке?

Цаплин полистал свой альбом, извлек из него другую открытку. На ней мы увидели вельможу в платье, украшенном кружевами. Взгляд, отведенный в сторону, бородка клинышком, усы делали его лицо гордым и неприступным.

— Граф какой-нибудь? — поинтересовался я.

— Нет, это портрет гравера Л. Форстермана, тоже, между прочим, офорт.

Саша убрал альбом на место.

— Как вы думаете, случайно ли Ван-Дейк изобразил гравера? — и сам ответил, — нет, конечно же, Ван-Дейк очень любил графику, значит, и гравировку.

Услышанное было для нас новостью. Рембрандт и Ван-Дейк — граверы, чем-то близкие Саше Цаплину. Как ни крути — коллеги. Конечно, разной квалификации, но все равно коллеги. Я с уважением посмотрел на Цаплина. Никогда не думал, что здесь, на заводе имени Козицкого, встречу рабочего с коллекцией гравюр великих мастеров прошлого, да еще претендующего на какую-то общность с ними.

— Саша, зачем тебе этот альбом, собираешь, что ли, открытки?

— Это мой «молитвенник». Смотрю в него, стараюсь понять приемы работы художников, как думали они, как понимали природу вещей. Учусь уму-разуму.

— Для чего тебе это, вроде ты картин не делаешь?

— Не скажи.

Саша достал из верстака чеканку — лист красной меди. Мы со Славкой так и ахнули — по ночному небу летела от звезды к звезде грациозная русалка в космическом шлеме.

— Шикарно, — Славка так и впился в картину.

Мне тоже хотелось бы повесить у себя дома такую.

— Начальство не ругает? — спросил Славка, имея в виду, что чеканить такие вещи на заводе не очень-то позволят.

— Во-первых, делаю я это после смены. Во-вторых, серьезная работа нужна для повышения квалификации. Вы что думаете, я здесь только буквочки по трафарету набиваю? Работа у меня серьезная. Например, пишу на пресс-форме «Радуга». Сделано в СССР». Дело, казалось бы, пустячное. А если вдуматься? Газета выходит тиражом в миллион экземпляров. Живет она один день. На следующий ее читать никто не станет, кульков понаделают, это в лучшем случае. Мою надпись выбьют тоже на миллионе телевизоров, и будут они стоять перед глазами людей лет десять. Значит, надо так ее сделать, чтобы радовала глаз, была изящной, красивой, как эта русалка, и в то же время солидной, авторитетной. Сами буквы должны говорить покупателю — перед вами добротная вещь. Тут, прежде чем возьмешься за инструмент, голову поломать нужно, пофантазировать.

Бывает, бьешься, бьешься — ничего не выходит. Откроешь альбом, успокоишься, вглядишься в старинные гравюры — приходят мысли, идеи. Нет, не ругают меня за это дело, — Саша спрятал «Русалку».

Он снова взялся за работу, которую было прервал.

— Что это у тебя, Саша? — я взял с верстака коробчатые очки, необычной формы. Надел, и тотчас стало больно глазам, все расплылось, словно цех погрузился под воду.

— Бинокулярные очки. Их надо подводить поближе к предмету. Ты нагнись.

Я нагнулся над обрывком газеты. Буквы сразу вспучились, стали большие, как на праздничном транспаранте. Гладкая бумага оказалась рыхлой, как рогожа, — отлично усиливают! — Я поднес к бинокулярным очкам брусок металла с цаплинской гравировкой. Раньше она выглядела четкой и геометрически правильной, и только теперь я увидел множество неровностей и микроскопических заусениц металла.

— Замечательная вещь, — я протянул очки Славке, ему тоже захотелось посмотреть их.

— Не зря же названы бинокулярными, все видно, как в бинокль. — Славка с интересом рассматривал свои ногти, — надо же, как у медведя!

— Саша, — я приступил к самому важному для нас вопросу, — как ты считаешь, если такую надпись выбить на лицевой панели прибора, будет красиво?

Я протянул Цаплину эскиз пеленгатора. Гравер бросил лишь один беглый взгляд и категорично ответил:

— Вульгарно.

— Что?! — Славка даже снял бинокулярные очки.

— Я говорю, безграмотно с точки зрения технической эстетики.

— Почему?

— Надпись у вас «рассыпная», ничем логически не связана, эмблема тускла, неинтересна.

Я ожидал похвалы, а не такой уничтожающей оценки нашей идеи. Славка так весь и вскипел, но, к счастью, помалкивал. Да, видно, художественного вкуса нам не хватало.

— Саша, а ты не поможешь нам сделать клеймо как полагается?

Гравер взял карандаш, быстро и точно перестроил весь фирменный знак.

— Теперь другое дело. Видите, текст тот же, а картинка другая.