Кто здесь хозяин? [Новеллы]

Джамлет Пурцхванидзе почувствовал, что жилка у него на лбу забилась как-то слишком уж сильно и внятно, и со страхом подумал: «Эге, как бы удар не хватил! Еще стану единственной жертвой праздника „Платоноба“. То-то будет разговоров…» Сначала он закрылся от солнца растопыренной пятерней, а потом сложенным вчетверо носовым платком. Но, увидев недовольные и строгие взгляды стоящих вокруг мужчин, яснее любых слов говорящие: «Если не хватает выносливости, незачем лезть в президиум», — он незаметно попятился, отступил в последний ряд, грузно спрыгнул с помоста и встал неподалеку под красивой, раскидистой липой.

— Осторожно! Не заденьте ногой! — послышалось сверху. Глянув туда, он обнаружил на липе телекамеру, а рядом с ней мужчину тяжелой весовой категории, с которого в три ручья тек пот.

— За что не задеть ногой? — тоном примерного ученика спросил Джамлет.

— За кабель! — откликнулось сверху несколько голосов.

После окончания митинга Джамлет Пурцхванидзе, боясь опять потерять в толпе Артема Хасиа, поспешил к помосту и помог сойти с него одуревшему на солнцепеке другу.

— Где ты опять, человече? Где ты? — тоном заботливого отца спросил Хасиа.

— Да я рядом стоял, — солгал Джамлет.

— А почему не выступил? Речь почему не сказал?

Пурцхванидзе хотел было объяснить, что ему никто не предлагал выступить, но передумал.

— Не было необходимости. Люди и так устали.

— Нехорошо, Джамлет, неправильно ты себя ведешь. Такая скромность тоже нехороша. Ты и без меня знаешь, что твое выступление имело бы особый резонанс. Ты сказал бы не как другие, а по-своему.

Веселая река участников праздника, обтекая пацхи, растекалась по площади Челюскинцев.

— Говорят, эти чурчхелы в конце праздника будут раздавать, — то ли в шутку, то ли всерьез сказал бородатый молодой человек в джинсах, дежуривший под телевизионной липой.

— Джамлет! — Артем Хасиа растерянно огляделся по сторонам. — Нигде не видно?

— Чего?

— Сам знаешь.

— Спустись вон в овраг, в заросли орешника, — простодушно посоветовал Пурцхванидзе.

Крепкий рослый парень — активист из местных, — раскинув ручищи, затеял на улице массовую пляску; цепочка танцоров двинулась прямо к Джамлету Пурцхванидзе, но он, извинившись, объяснил, что ждет человека и потому не может плясать.

Солнце, постояв в зените, медленно поползло вниз, а Джамлет Пурцхванидзе так и не дождался своего друга. Он все понял, но на всякий случай все-таки пробрался через орешник к ручью, бегущему по оврагу, и внимательно огляделся.

Артема Хасиа точно земля поглотила.

— Целая система разработана, как человека из-под носа увести… Молодцы, ничего не скажешь, — проговорил Джамлет Пурцхванидзе и решительно направился в ту сторону, где, по его предположениям, мимо городка Кимонаанти проходила автомобильная магистраль.

Ему не пришлось долго ждать. Почти сразу из-за поворота показался голубой автобус на тридцать два места. Шофер притормозил, не дожидаясь, когда вышедший на дорогу мужчина поднимет руку, и крикнул в приоткрытую дверцу:

— Тбилиси!

Пурцхванидзе кивнул.

Только они отъехали, сидящий рядом усатый мужчина с круглыми, как у совы, глазами и голосом потревоженной наседки, не сдержав любопытства, спросил:

— Где изволили быть в этих краях?

— В Кимонаанти.

— По какому поводу, если не секрет?

— По делу, — коротко отрезал Джамлет Пурцхванидзе и отвернулся.

Перевод А. Эбаноидзе

Конец

— Слышишь?

На старике фланелевая куртка, лоб до очков прикрыт непонятным головным убором, на ногах шлепанцы. Он осторожно опирается на перила балкона и зовет:

— Слышишь, что ли?

Никто не отзывается.

Вечереет. Жарко.

На улице ни души.

Тишина была бы полная, если б в изгороди трифолии не трещала единственная цикада.

— Катюша, слышишь? Нет?

Из кухни выглянула старушка в ситцевом халате, распахнула окно и глянула наверх.

— В чем дело?

— Поднимайся. Иди сюда. Целый день там возишься.

— Да погоди ты, старый, дай порядок навести. Мыши тут такое натворили…

— Поднимайся, поднимайся, нехорошо мне что-то.

Старуха неторопливо стянула резиновые перчатки, закрыла окно и долго, вздыхая, поднималась по лестнице.

— Дай пульс послушаю…

Они сидели на веранде и смотрели на высохшую черешню у калитки с корявыми ветвями и пожухлыми листьями.

— Немножко частит. Ничего, сейчас капель дам.

— Не хочу. Посиди тут немного.

— Какой же ты пугливый стал, Пармен. Разве так можно?

— При чем тут пугливый! Слыханное ли дело — целый день на кухне возиться. Хоть на часок присядь, поговорим. Я ведь человек. Прямо оглох от молчания. Ни в чем ты меры не знаешь.

— А ты спустись и глянь: перевернули мыши все. Девочка с ума сойдет, когда увидит.

— Не бойся. Никто не видел семьи, мышами разоренной. Мыши свою долю берут.

— Хотела бы я знать, есть еще хоть у кого-нибудь такая же никудышная кошка, как наша. Дважды ее на кухне запирала. Только запру — она к дверям и мяукает. По-моему, сама мышей боится, ей-богу! Ой! — Старушка прижала руку к груди. — Тебе-то что, Пармен; вот у меня сердце обрывается, это точно. Когда ты позвал, так забилось, думала — не поднимусь.