Кто здесь хозяин? [Новеллы]

— Еще… Я же сказала: во всем остальном ты был ничего. Только пьяный был нехорош.

— Чем все-таки?

— Как чем? Забыл, как ты бушевал с вина? В драку лез, бросался на всех. И как это я все выдержала! Что у меня были за нервы? Нет, я была сильная и здоровая, как волчица, но ты подорвал мое здоровье, ты меня доконал.

— Хоть от этого вина, будь оно неладно, я теперь отдохнул.

— Да, нет худа без добра. Если б тебе не сказали, что у тебя давление и пить ни капли нельзя, ты бы не бросил. Ну, спущусь я, отвлек ты меня пустой болтовней.

— Ладно, ступай и заканчивай поскорей, ради бога. Невестки приедут и сами все приберут. Все равно им не нравится, как ты убираешься.

Катюша, держась за перила и то и дело отдыхая, медленно спустилась по лестнице.

…Что она сказала бы мужу, что сделала бы, если б знала — это их последний разговор. Если бы знала, что, когда она уберет в кухне, поставит мышеловку и поднимется на веранду, увидит, что Пармен умер.

Хорошо, что люди уходят тихо, как птицы, гаснут безмолвно. Не то мир был бы сметен страшным и горестным плачем.

Перевод А. Эбаноидзе

Мул

Морозит.

Как только тени от деревьев сдвигаются влево, мороз крепчает и ветер задувает сильней.

Такую погоду в наших краях называют «гуленой».

Если я успею засветло пройти этот лес, то сверху, с покатой и плешивой вершины горы покажется деревня, и при лунном свете я легко доберусь до нее.

Весь день я шагал по солнцепеку. В полдень так пригрело, что стало даже жарко; я снял тулуп и полдороги нес его на руке. Но, как только заныл ветер, подтаявший снег стянуло, и теперь он хрустит под ногами с каждым шагом отчетливее и громче.

— Браток! — послышалось вдруг так близко, что от неожиданности я чуть не отскочил в сторону.

Увлеченный своими мыслями, я не заметил, как меня нагнал всадник. Он сидит то ли на муле, то ли на невысокой хевсурской лошадке.

— Здравствуйте! — говорит он.

Когда я здороваюсь в ответ, он наклоняется ко мне и вежливо спрашивает:

— У меня уши не побелели?

— Что?

— Уши, говорю, не побелели?

Лютый морозище, а он без шапки. Ему лет тридцать. Ноги, продетые в стремена, разведены в стороны. Курчавые волосы так схвачены морозом, что кажется, и в парной не оттаят. В левой руке поводья, в правой — плеть. Выгоревшие брови заиндевели. Что же до ушей, то они у него не белые, но очень красные, о чем я и сообщил незнакомцу не утаивая.

— Главное, что не белые. А красные — это не беда, — обрадовался он.

— Горят?

— Так и полыхают… Не думал, что задержусь допоздна. Утром было тепло, я и поехал без шапки, черт побери!

— Морозит…

— В феврале в наших краях холоднее, чем в январе.

— Куда путь держите?

— Я в верхней деревне живу, в Карчхали.

— Знаю Карчхали. Осетин?

— Да, дорогой.

— В Карчхали осетины живут.

— Да, осетины. Есть и греки. Немного, правда.

— Греков-то как занесло так высоко в горы?

— Не знаю, что и ответить. Мой дед говаривал: они раньше нас здесь поселились.

— Возможно…

Он и не думает меня обгонять. В этакий морозище даже волк ищет товарища, что же удивляться, что человек человеку рад.

— Если устали, сядьте на моего мула, — предлагает он просто.

— Спасибо, я лучше пешком.

— Вы, наверное, горожанин?

— Да, но от пеших прогулок не отвык. Я альпинист. Точнее, бывший альпинист.

— А здесь по какому делу?

— У нас лагерь по ту сторону ущелья. Тренирую альпинистов.

— Это доброе дело. — Осетин слезает с мула. — Немного ноги разомну…

Некоторое время идем молча. Заходящее солнце светит нам в спины, и наши вытянутые тени на снегу похожи на скелеты динозавров.

Он останавливается, поворачивается ко мне и опять спрашивает:

— Извините, и теперь уши не белые?

— Нет.

— С неделю назад отморозил и с тех пор побаиваюсь, а к шапке никак не привыкну. Мы делаем шапки из овчины, папахи, я запаха овчины не выношу, черт бы его побрал.

— Это пока еще молодой. Придет время — привыкнете.