Кубанские зори

Жаль, конечно, юного Максима, жаль этих бедных людей, его родителей, отказавшихся даже от пенсии за гибель сына, жаль и его брата, уже старика, так и не понявшего, что же это был за такой «бандитизм», при котором бандитами оказывалось большинство людей, и на склоне лет все еще повторяющего пошлую пропаганду, которой уже тогда никто не верил… А аляповатость и примитивность этой пропаганды только унижала действительно светлый порыв юного человека…

Особенно печально это теперь, когда нынешним молодым людям надо объяснять, что такое советская власть и которые никак понять не могут, что такое комсомол…

К этой ужасной истории, столько раз озвучиваемой на праздничных митингах, следует добавить лишь то, что с начала января 1922 года по март 1923 года Василий Федорович Рябоконь прекратил всякую свою повстанческую деятельность, скрываясь, раненый и больной тифом, на Кирпи-лях, в других хуторах и станицах, и уж никак не мог расправляться с этими комсомольскими неучами, решившими обследовать плавни…

Что же касается Фурсы и его выступлений на праздниках о подвиге Максима, то именно он, оставшись тогда в станице, послал молодого человека на явную гибель, хотя должен был идти в плавни вместе с ним…

О том, как комсомолия вела борьбу с бандитизмом и с саботажниками сдачи хлеба, говорит трагедия, свидетельствующая скорее не просто о неподготовленности молодых людей, брошенных в вооруженную борьбу со своими же гражданами, обзываемыми бандитами и кулаками, а о полном непонимании действительного смысла происходившего…

Однажды стрелковая рота в составе ста двадцати человек при трех пулеметах пешим порядком вышла из Ейска на помощь чоновцам в станицу Староминскую. Между станицами Старо-щербиновской и Староминской командир решил сделать привал. Рота расположилась в балке. Люди, пройдя более тридцати пяти километров, прямо-таки свалились в траву от усталости. Многие сразу же уснули. Командир роты не предпринял никаких мер предосторожности, даже не выставил охранения.

Вечерело, когда вдруг из соседней балки выскочила небольшая конная группа и начала жуткую рубку отдыхавших красноармейцев. Люди в панике начали разбегаться. Сопротивление оказал только пулеметчик, но его тут же срубил командир налетевшей повстанческой группы Григорий Сидельников.

Там в вечерней балке полегла почти вся рота. В живых оставили только фельдшера, оказавшего помощь раненым повстанцам. Собрав оружие, повстанцы скрылись, оставив среди убитых и раненых фельдшера. А было этих повстанцев всего лишь четырнадцать человек…

Когда особоуполномоченный, командир отряда по борьбе с бандитизмом Иван Хижняк, прискакал со своим отрядом на помощь роте, то открылась жуткая картина: в лучах заходящего солнца, по обоим склонам балки, лежали изрубленные люди, среди которых бродил одиноко, как привидение, фельдшер…

Конечно, это была неоправданная жестокость. Но ведь рота эта не маневры совершала по кубанской степи, а шла по души тех, кто ее уничтожил, шла разорять их жизнь, не задумываясь о том, что это тоже люди, сограждане, у которых есть семьи и дети и которые тоже хотели и имели право жить… Но для этих молодых людей достаточно было обозвать их «бандитами» и «кулаками», чтобы уже не сомневаться в своей правоте уничтожать их…

Помечено ли сегодня то скорбное место, где произошла трагедия, памятным знаком в назидание потомкам? Если нет, то получается, что их гибель оказалась неправедной, была только средством в чьих-то неведомых планах и соображениях…

Андрей Лазаревич Гирько возглавлял комсомольскую организацию в станице Староджерелиевской. Перед комсомольцами была поставлена задача: ни больше и ни меньше, как поймать самого Рябоконя. Приехал представитель, уполномоченный из станицы Славянской. Разработали план: где выставлять засады, как действовать. Но операция не удалась. А утром там, где был уполномоченный, нашли записку: «Здесь был Рябоконь»…

Андрей Лазаревич был из тех честных людей, на которых, что называется, и держится жизнь. В тридцатые годы его избрали председателем колхоза «Красный животновод». В голод вместе с колхозниками ловил и ел хомяков, но ничего не брал с колхозной кладовой. Потом его перевели в станицу Гривенскую председателем сельпо, где он в спешке подписал какие-то документы, а бухгалтер, их подсунувший, сбежал. Его арестовали в 1939 году за халатность. В Ростове-на-Дону, где велось следствие, он не подписал ни единого документа. И все равно его отправили на Беломорканал.

Что поразило Андрея Лазаревича, чему он так и не нашел объяснения, так это то, что следователь, который вел дело «о халатности», вдруг спросил его, причем спросил как бы с укором и осуждающе:

— Это вы ловили Рябоконя?

— А откуда вы знаете? — удивился Андрей Лазаревич.

— Мы все знаем, — был ответ.

И это по прошествии пятнадцати лет…

Но какое отношение имело его дело «о халатности» к давним событиям, связанным с Рябоконем? Кто и почему помнил о нем и о тех, кто его ловил?.. Непостижимо…