Кубинский рассказ XX века

— Ворую тоже, это правда, но не для наживы. Я могу обойтись даже без риса и фиников, которые нам дают хозяева. Пожелай я только, у меня давно было бы золота больше, чем у этих жалких торгашей, которые ночью обыскивают нас жадными, трясущимися руками, боясь, как бы мы не прихватили какую-нибудь дрянь, которую и аптекарь не купит.

— Зачем же ты воруешь?

— Я дал обет, что найду огромную жемчужину под стать той, какая у меня уже есть. Не веришь? Я покажу тебе ее. Поделюсь с тобой своей тайной. Ты узнаешь, как можно смыть великий грех! И, если еще не поздно, ты отвернешься от земных благ и обратишься к жизни вечной. Пойдем!

Мы долго крались, прижимаясь к земле. Факир полз впереди. Две одинокие звезды загорелись на небе и висели так низко, будто за нами следили глаза неведомого существа; оно, пожалуй, могло бы принять нас за змею, которая, торопясь в логово, обгоняет собственную тень. Миновав охрану, мы наконец осмелились выпрямиться во весь рост, и факир заговорил со мной. Он был одержим своим обетом и не сомневался, что я пойму его с полуслова. Я с трудом разобрал, что много лет назад его отец украл эту жемчужину у какой-то женщины. Воодушевленный легендой о всемогущей богине одного индийского храма, отпустившей грех братоубийце после того, как его сын принес ей в дар два чудесных халцедона[6], факир вознамерился отыскать другую жемчужину, не уступающую по красоте украденной, и вымолить прощение покойному отцу. Благочестивый пыл, посты, власть навязчивой идеи, подавившей искушения плоти, собрали воедино все его душевные силы, направив их к одной-единственной химерической, хотя и простой с виду цели. «Я найду ее!.. Когда — не знаю, но найду», — твердил он, глядя на меня лихорадочно воспаленными глазами. «Сколько раз мне снилось, что я уже нашел ее! Я видел ее, трогал. Жемчужины были так похожи! Я клал их на ладони и лишь тогда убеждался, что жемчужин у меня две, а не одна!.. Уж если за два халцедона в Нирвану отошла душа убийцы, то душа моего отца и подавно успокоится за две прекраснейшие в мире жемчужины. Правда?» Я соглашался, едва поспевая за ним. Тощие ноги факира не знали усталости; упругими шагами он мерил милю за милей. Наконец он остановился. Мы вошли в заросли. Факир отсчитал пять-шесть футов от первой ветки дерева, встал лицом на восток и прошел еще несколько ярдов. Затем опустился на колени, и его руки (сколько раз он на моих глазах рассекал ими воду, прыгая за борт!) начали рыть землю, словно железные лопаты. Вскоре яма уже была ему по локоть, и, вытащив какой-то сверток, он зажал его между коленей, пока забрасывал яму землей. Я впился глазами в сверток — вся душа моя ушла в этот взгляд. Факир теперь не спешил, он осторожно двигался и шепотом рассказывал:

— Таких тайников у меня больше десятка. Если кто хоть наступит на них, я это замечу. Сюда я жемчужину больше не положу. Не всегда мне удавалось хранить ее при себе… Нечестивые больше озабочены не тем, чтобы спасти, а тем, чтобы погубить душу. Однажды мне пришлось даже проглотить жемчужину: мне повстречались два англичанина, и я прочел в их глазах злой умысел, прежде чем успел толком разглядеть их самих. Потом, правда, подошли люди, и я, выходит, зря так поступил. Ее блеск, верно, озарил меня всего изнутри. Отдавать долг природе уже не было для меня после этого таким унизительным и нечистым делом, как для прочих смертных. В этой жемчужине воплотилась моя неугасимая жажда снискать спасение душе моего отца, ибо ни одно деяние, обращенное на других людей либо на неживые предметы, не пропадает бесследно. Каждый час моих страданий и надежд, каждый страшный час, когда я молю смерть повременить, дать мне сперва найти сестру моей жемчужины, дабы я преподнес ее в дар владычице спасения, — каждый такой час усиливает блеск жемчужины, и ее розовое, как утренняя заря, сияние становится еще чище. Все перенесенные мною муки отражены в ней, как в ясном зеркале. Теперь смотри!

И тут я впервые увидел ее. Мне показалось, что этот необычайный человек совершил чудо — и прямо на моих глазах. На мгновение — для меня оно длилось долго — мне померещилось, будто у земли появилась вторая луна, которая все растет, растет и восходит на небо. О вы, люди столичные, проходите мимо дивных жемчужин в витринах Картье или Тиффани, едва удостаивая их взглядом. Вы привыкли ничему не удивляться, небрежно отстранять от себя чудеса, быть может еще бо́льшие, чем жемчужина! Но я был тогда дикарем, нищим сиротой, я вырос в почти необитаемых странах. Моим уделом было горемычное существование ловцов жемчуга. Правда, сам я не нырял на дно моря, но разделял с ними прочие невзгоды.