Кубинский рассказ XX века

— Кандита, девочка, дочь моя, ты понимаешь, что ты натворила? Не забывай, ты же плоть от плоти Руфино, которого мы вспоминаем с таким почтением. Ты насмеялась над самым святым твоей негритянской расы, и быть беде. Это не ты, я знаю, это Эчо, которому только бы и творить зло, овладел тобою, и еще Элеггуа, который легко поддается злому духу.

Слова Папы Касимиро вызвали у Кандиты лишь взрыв громкого хохота. Она была одета в легкое вечернее платье, через которое просвечивали прекрасные чувственные формы ее роскошного тела, источавшего кокетливое благоухание духов…

— Слушай меня, Папа Касимиро! — весело крикнула она. — Хоть я и чувствую себя больше негритянкой, чем белой, не верю я в ваших святых; я современная женщина и верю только в то, что можно увидеть глазами и пощупать руками… И раз уж мне свои дела приходится улаживать самой, дайте мне следовать моей системе…

Она сверху донизу расстегнула застежку на своем вечернем платье и показала присутствующим роскошное, бронзовое, победоносное, соблазнительное тело, трепещущее от желания и жажды ласк, устремив взгляд пленительных глаз на Пауло, который, испытывая такое же сильное волнение, как и она, молча смотрел на нее. Казалось, мулатка околдовала всех мужчин, находившихся в комнате. Они были ослеплены ее формами, очарованы запахом здорового женского тела, возбуждавшим все инстинкты, парализовавшим волю, заставлявшим забыть о страхе перед злыми духами и богами. Хотелось стать на колени перед этой языческой богиней, воплощением самой жизни, приглашающей слиться с нею в сладострастных содроганиях. Даже сам Папа Касимиро — уж на что старик — онемел, а женщины, как они ни злились, ни опасались божьего наказания, преисполнились восхищения и зависти. Ошеломление достигло предела, когда Кандита, раскачивая бедрами, подошла к Пауло и обняв его за шею, страстно поцеловала прямо в губы, будто хотела одним глотком выпить его дыхание. Негр забыл, где он находится, у него из головы вылетел и праздник, и собственная жена, которая без памяти лежала на раскладушке, и ответил девушке крепким объятием.

— Пошли отсюда! — приказала Кандита Пауло, увлекая его за собой.

И бедный негр, почти в беспамятстве, трепещущий от желания, опьяненный прекрасным телом и чудным ласкающим голосом, подчинился мулатке.

Люди хотели было преградить им путь, но Папа Касимиро, хлопотавший около Челы, удержал их.

— Пустите. Чанго и боги говорят мне, что неизбежное должно свершиться. В них обоих вселился Эчо, и надо подождать, пока не затухнет злой огонь. Давайте призовем высшие силы, чтобы они спасли их, и тогда вернутся мир и покой к этому погруженному в скорбь очагу.

Перевела Н. Булгакова.

Рубен Мартинес Вильена АВТОМОБИЛЬ

У меня есть друг — фармацевт, чья аптека расположена в маленьком поселке близ Гаваны, и хотя живем мы не так уж далеко друг от друга, пассивность, даже какая-то косность его характера и коловращение моей жизни мешают нам встречаться часто, правда, время от времени мы обмениваемся письмами, но поводом к ним, как правило, служит какое-нибудь необычайное событие.

Через него-то я и познакомился с Артуро Вандербеккером, воспоминание о котором заставляет меня сейчас взяться за перо.

Сам я общался с ним сравнительно мало, история его в основном стала мне известна из уст моего друга, почитавшего Вандербеккера неким полубогом, достойным Валгаллы — дворца бога Одина, обители теней павших героев, и я смело могу утверждать, что ни разу не встречался мне человек столь победной, всеобъемлющей жизненной силы.

Родиться ему довелось в Эгерзунде от отца норвежца и матери кубинки; стало быть, по отцовской линии его можно было отнести к нордической расе, по материнской же — к латинской, и это сочетание столь полярных расовых черт дало великолепный экземпляр рода человеческого. Высокий, сильный, белокожий, с лицом, задубленным всеми ветрами и опаленным всеми солнцами земли, он поровну взял самое лучшее от обоих своих родителей; русая, словно вспышка белого пламени, грива волос и прекрасные черные глаза; мягкость, но решительность; саксонская настойчивость и упорство — на службе у свободного и дерзкого тропического воображения; его геркулесова сложения не мог скрыть даже костюм, и, когда я встречал его, мне казалось, что этот человек одним напряжением своих мускулов способен сдвинуть, согнуть, слить Полярный круг с дугой экватора — увы, слепой случай согнул в дугу его самого.

Оставшись сиротой — владелец огромного состояния, с мятущейся душой бродяги, — он еще юношей бросился объезжать мир. Но он не стал ни безмятежным туристом, ни любопытствующим странником; где бы ему ни доводилось побывать, он с наслаждением, настойчиво и скрупулезно проникал в самую суть жизни местных жителей: одевался так же, как и они, делал то же самое, что и они, принимал участие в наиболее тяжелых работах, давая тем самым выход избытку своей неуемной энергии. Словом, он был истинным прожигателем жизни.