Кубинский рассказ XX века

— Ты ведь про Лавастиду знаешь? Участвовал я, это верно, — он все так же пристально вглядывался в ту далекую точку; слова подбирал осторожно, как бы подыскивая оправдание для нового выстрела. — А теперь за это дело… головы моей требуют… Дешево я им достался!

Он выругался и спустил курок. Треск выстрела подкрепил ругательство.

Тошнотное теньканье вражеских пуль о камни, стоны раненых, безначалие и неразбериха, пьяные распоряжения «героев старой гвардии» («мятежники до скончания века», — честил их капрал) — это сейчас. А что начнется, если немедля не отдадут приказ об отходе к ближнему лесу? По крайней мере в последнюю минуту было бы укрытие, «смазывай пятки — и тягу».

— Вот погоди, — заговорил Начо, — как двинут они на нас, а нам тут и податься некуда, дороги — как на ладони, то-то страху понаберемся!

— Ничего, страх будет недолгий. Клинки у них острые — в два счета успокоят!..

Пулеметный огонь свирепел, сея среди повстанцев панику. Перед неизвестным оружием не выдержали, дрогнули крестьянские отряды. Храбрецы, что, идя против знакомой опасности, ни за грош отдали б жизнь, пасовали перед неведомой, «электрической», как они повторяли в ужасе, машиной. Руки судорожно сжимали мачете, ждали: сейчас, как в старые, славные годы, пропоет труба и кинет их врукопашную; зря ждали. Командиры знали одно: «Ни шагу назад! Огонь».

— Капрал! Уходить надо… пока не поздно, — бросил Начо. — Фундору не видел?

— Фундору? Вон он… в ямке… землю ест, — капрал махнул рукой, показывая на рытвину, где лежало несколько убитых.

— Ах ты бедняга! Дошла и до него очередь! Навоется теперь Кандита! — Гибель товарища леденила сердце, внушала покорность перед неизбежным. Словно выхваченное светом молнии, встало в памяти лицо Пальмении, затрепетало под складками распоясанного розового платья гибкое тело…

— Ложись, убьют!.. — раздался голос Лонгиноса.

— Спасибо, друг! А ну, снимем того молодчика, вон там. Обнахалился больно. Конфеток захотелось… Угостим! — Начо вскинул винтовку, выстрелил, а то, про баб вспоминая, и сам обабишься.

Точно эхо, грянул выстрел капрала. Солдатик кувырнулся вниз с пробитой головой. Довольные, оба расхохотались.

— А Кресенсио куда подевался?

— При штабе болтается, — отозвался Лонгинос.

— Слетай туда, скажи, он мне позарез нужен, чтоб моментально тут был, — приказал Начо и, обернувшись в другую сторону, окликнул парня, который, хоронясь за большим изрытым камнем, неторопливо постреливал по вражеской позиции.

— Эй, Монго, давай сюда, дело есть!

Монго, с виду парень не из робких, поднялся, озираясь с опаской, вбирая голову в плечи. Заметно было: боится, не ужалила б на лету шальная пуля. Не выдержал, припал к земле, пополз.

— Пули мне нипочем, стал бы я им кланяться, — объяснил он, подобравшись к Начо. — А вот как чиркнет по камню, от визга этого с души воротит… Ну и дела, командир… Хотим сейчас уложить одного — вон, видишь, у самого поля. Огонь оттуда — прямо беда… Так ведь что, стервец, выдумал? Бью по нему — не попасть, а он, как мимо него просвистит, шапку долой и мне привет посылает. Провалиться на месте! Жаль мошенника, а портретик я ему все-таки продырявлю…

— Здесь лежи! — оборвал Начо. — Сейчас тут Лонгинос будет и Кресенсио… Сматываться надо!

— А как же генерал?

— Генерал, генерал! Генерала в плен заберут — и горя мало, сухим из воды выйдет, а вот для нас с тобой уже веревка намылена…

— Не родился еще тот сукин сын, чтоб накинуть мне на шею пеньковый воротник! — тихо и с вызовом проговорил Монго.

Появился Кресенсио и с ним его товарищ Сабино, рослый, темнокожий, с выступающими скулами, с крепко сцепленными челюстями — суровая чеканка черт, воин.

— Бабьи исподницы к ружьям привязывают! — В голосе Сабино прозвучало презрение.

— В плен сдаваться? — опешил Монго.

— А то что же? — подтвердил Сабино.

Вернулся Лонгинос. Теперь отряд был в сборе, и Начо Кочегар произнес речь.

— Я не скажу, что я храбрей вас или кого другого, — начал он твердо. — И заслуг особых за мной тоже никаких не числится. Но раз я приказал… так чтоб было исполнено. Места эти мне очень даже хорошо известные, и кто со мной пойдет, тех — что ни случись — выведу, — закончил он гордо и веско в сознании ответственности, которую берет за судьбу отряда.

— По мне что, я согласен. Командуй… — отозвался Сабино. — Только сперва из ямы этой нас выведи. Не сдрейфишь?

Начо не ответил, глазами только пронзил. Стал говорить дальше:

— А теперь так. У тростникового поля, вон там, пять коней привязаны. Мы сейчас туда, коней отвязываем, выводим к прогону, в седло — и галопом. На выезде, у дороги на Пласетас, поставлено охранение, рота целая, — так надо, чтоб не очухались, у них под носом проскочим. Другого выхода нет. Пристреляться не успеют: с дороги мы сразу в сторону, там, по левую руку, усадьба, а перед ней луговина. Трава — человек скроется с головой. В случае погони — врассыпную, соберемся после у перекрестка, где дорога на Сулуэту… Кто боится, говори сразу…

— Пошли! — ответили в один голос.

— Даешь коней! — крикнул Начо и рванулся вперед.