Кублерос

Тот, кто скинул ткань, посмотрел на нее, усмехнулся и запахнул край сетки обратно.

2.

Она не помнит как попала сюда. Просто однажды утром проснулась и обнаружила, что постель ее слишком холодна и тверда для того, чтобы называться постелью. Открыла глаза, увидела уходящие вверх земляные стенки ямы и… сеть, и только за ней – небо.

Небо в сеточку… Холодное, и совсем без солнца.

Основание ямы было бесформенным – было не похоже, чтобы копавший ее слишком сильно заботился о форме ямы. По ней можно было пройтись – три шага вдоль и два поперек. Высота ямы была метров 10 – не допрыгнуть, не долезть. Стенки ямы из сыпучей земли, которая рушилась при попытке ухватиться за нее, или сделать хоть какие-то подобия ступенек. В первый день она пыталась рыть – но это тут же было замечено. Сверху послышались недовольные выкрики. Потом сетка открылась и сверху сбросили змею.

Она около десяти часов просидела на стуле, в паническом полубреду, без движения, смотря. как по полу извиваются кольца. Змея – несколько метров в длину и шириной в кисть руки – не останавливалась ни на секунду, все отмеряя и отмеряя дно ямы – казалось, что змея застилает его полностью. А она сидела и боялась даже начать думать о том, что будет, когда змея проголодается, или хотя бы поднимет два сверкающих в темноте глаза на уровень чуть выше земли и заметит ее – сидящую на стуле всего в полметра высотой.

Потом ее сознание совсем истощилось и просто отключилось – а когда она проснулась, или же лучше сказать: очнулась, то обнаружила, что ее руки все так же судорожно сжимают спинку стула – и она сидит на нем тем же дрожащим комочком. Змея исчезла. Послышался шорох сетки и сверху прилетели два куска куска хлеба и мокрая губка.

3.

В скинутой сверху шерстяной ткани было тепло. Если завернуться в нее полностью, не оставив на откуп холоду даже частичку тела, то можно даже чуть согреться. Если забыть про запах хлева, который шел от ткани, то и представить себя на своей кровати под пледом.

По какой причине, или же вине она не там? Она перестала об этом думать почти сразу, уже на третий день – возможно, дело было в том, что она привыкла быстро ко всему привыкать. Или ей просто было все равно? Может и так. Но виной тому мог быть и чуть горьковатый привкус воды, которую ей давали с первого дня. Привкус какого-то снадобья, которого в воде быть не должно.

А совсем недавно солнце кончилось. Теперь кругом всегда царила холодная ночь. Если бы сверху шел снег, то он бы давно засыпал ее – прямо в ткани, но снег не шел. Она бы умерла с голоду, вовсе не выбираясь из шерсти, но тот, кто сбрасывал ее хлеб и воду, иногда бросал их почти рядом с ней. И когда в желудке начинало сосать совсем уже нестерпимо, она не глядя шарила рукой подле себя, и, если удавалось нащупать хлеб и замерзшую губку, хватала их и тащила в свой очажок тепла, где отогревала, ела и пила. Если рука не натыкалась ни на что, кроме земляных комьев, то она просто лежала дальше, даже не помышляя о том, чтобы выбраться на поиски под холод. Страх перед холодом оказался сильнее чем перед голодной смертью

4.

Прошла неделя, или месяц. Может быть, год. Нет здесь понятий «день» и «ночь», а значит, что и нечему объединяться в недели и месяцы, и не из чего лепить годы.

Странно, что она не умерла от голода или жажды. Но организм ничего не тратил, и почти ничего не потреблял. Все усилия: и тела, и сознания, уходили только на одно – поддержание тепла. А для этого требовалось двигаться как можно меньше, и просто сохранять и поддерживать свой островок тепла и сухости, посреди сырости и холода – там, вне теплого одеяла.

Но однажды она вдруг почувствовала, что стало теплее. Это тепло было даже сильнее того, что ей удалось сохранить здесь, под грубым куском шерсти. Она высунула руку. Не холодно. И даже кусок хлеба, на который тут же наткнулась ее рука, был не замерзший, и даже нагретый. Скинув ткань, она вылезла, и зажмурилась от яркого света, бьющего, казалось, со всех сторон.

Глаза привыкали долго. Она успела, все так же крепко жмурясь, съесть еще три куска хлеба, нашарить и выжать несколько губок. Тело, порядком затекшее, ныло от движения, от которого успело отвыкнуть.

Она огляделась. Кругом лежали плесневелые куски хлеба и высохшие губки – которые все это время сбрасывались сверху. Попыталась сосчитать их, но тут же сбилась со счету.

Сверху послышался уже знакомый шорох. А потом сетку с ямы просто полностью сорвали, пустив внутрь теплые солнечные лучи. И в яму спустили веревку. А по ней спустился человек.

– Ни о чем не думай и ничего не бойся. Сейчас мы уедем отсюда.

Не обращая внимания на хрустящие под ногами сухари, подошел, потом нежно взял за плечи, поднял.

Она не смотрела на него. Зачем он пришел?

Откинув в сторону шерсть, аккуратно отряхнул. Достал откуда-то переливающийся сверток, развернул – это оказался мягкий кусок ткани. Умело обмотав его вокруг ее тела, он удовлетворенно кивнул головой.

– О тебе вспомнили. Выбраться сможешь?

Она наконец подняла голову и посмотрела на него мутным непонимающим взглядом. Кто он? Выбраться? Куда? И зачем?