Кубок Нерона

Через полчаса я стоял у огромных дверей, ведущих в кирпичную цитадель «НК»,— оплот коммерции на Хамнгатан. Четыре королевских герба над входом подчеркивали титул «поставщик двора Его величества», а когда я вошел внутрь, в лицо мне пахнуло теплом калорифера. Я пригладил волосы, взлохмаченные теплым дуновением, прямиком миновал парфюмерный прилавок, где хорошенькие девушки, соблазнительно благоухающие «Шанелью № 5» и иными бесовскими наваждениями, предлагали рождественские подарки нерешительным грубошерстным курткам и суетливым зимним пальто. С улицы донесся зловещий вой «скорой помощи», а на площадке, возвышавшейся за парфюмерным прилавком, рядком сидели пожилые дамы — точно мудрые совы, они надзирали за толкотней, держали обстановку под контролем. Прямо среди них красовался благородный бронзовый профиль Юсефа Сакса[60].

Я приостановился. Вдыхая ароматы духов, смотрел на потоки людей между стендами и прилавками. По всему видно, что близится Рождество. Длинные гирлянды из темно зеленых еловых лап развешаны по стенам, кругом сверкает серебряная мишура да блестящие цветные шары. Белобородые, в красных шапках, гномы всех размеров; из динамиков звучит рождественская музыка. Я улыбнулся, вспомнив старика скотника, работавшего в Вибю. Он был стар и суеверен. Однажды вечером под Рождество — как же давно это было! — я нацепил гномью маску и притаился среди жующих коров, которые смотрели на меня большими влажными глазами. Калле, так звали скотника, струхнул, но все же собрался с духом и, вооружившись огромными вилами, начал гонять меня по едва освещенному хлеву через кормушки и проходы. Он искренне поверил, что я из «маленького народца» и выбрался сюда из своего убежища на темном и таинственном сеновале. Но мои десятилетние ноги оказались проворнее, чем его, и с бешено колотящимся сердцем я удрал в снежную тьму. Для Калле гном был живой реальностью, здесь же он присутствовал просто как декоративно–рекламный элемент рождественской коммерции. Что ж, так оно и должно быть в декабре.

Мне всегда нравились магазины «НК», очень шведские и все–таки очень похожие на восточные базары, где сладострастно выставляются напоказ роскошь и великолепие со всех концов света, горами и штабелями, от ювелирных украшений до творений французских портных, от нежнейших фазанов до оррефорсского стекла. Как и на любом базаре, наиболее соблазнительные, легко находящие сбыт товары красуются впереди. До менее прибыльных владений книжного отдела так быстро не доберешься. Вниз, в подвальный этаж, через отдел кухонной утвари, потом вверх по лестнице в самый дальний угол. Культура по обыкновению ютится в тесноте. Но я не сетовал. Мне нравилось толкаться среди множества людей, я словно бы оживал, приободрялся от деловитого, полного ожиданий покупательского ажиотажа перед Рождеством. Хотя, конечно, я немножко и завидовал. Малую бы толику здешнего наплыва да в мой магазин! Впрочем, лучше не надо. За несколько часов все мои ковры будут истоптаны, полки опустошены, а скромные запасы истощатся за считанные дни. А чтобы их возобновить, понадобится время. Оригинальные вещицы и безделушки разного стиля и качества, которые продаются в антикварных магазинах, за один вечер не соберешь.

Я прошел налево под огромной световой шахтой, поднялся по мраморной лестнице с блестящими латунными перилами. И по эскалатору спустился в книжный отдел. Скользя мимо серо–белых мраморных стен, заклеенных афишами и плакатами, я вдруг учуял запах печенья, рождественской сдобы. Выходит, в «НК» и хлеб пекут?

Такое ощущение, словно я вернулся в детство, на кухню, где дородная кухарка месила в больших тазах сдобное тесто, смазывала булочки и плюшки, макая кисточку в яичный желток, сажала черные противни в темную пасть большой дровяной плиты. А потом румяные булочки, плюшки и прочее печенье благоухали под белыми полотенцами на кухонном столе. Если пробраться на кухню, то при известной ловкости можно было стянуть горячую булочку так, что, когда начнут раскладывать выпечку по блюдам и коробкам, никто ничего не заметит. Забавно, как запахи рождают ассоциации! — думал я, съезжая на нижний этаж. Для Марселя Пруста это были бисквитные пирожные, для меня — булочки. Правда, запах булочек, как выяснилось, вовсе не был рождественской галлюцинацией. В нижнем этаже располагался длиннущий хлебный прилавок, от него–то и струился в рождественскую суету сладковатый пряный аромат.

По пути в дальний угол, к книжному отделу, я поддался еще одному соблазну. Подошел к отделу стекла, протиснулся сквозь очереди за стеклом и фарфором, рождественскими украшениями и керамикой к прилавку с художественным стеклом. Там всегда одинаково интересно, всегда выставляются ведущие шведские мастера. Валлиен, Сюрен, Боргстрём, Альбериус. И многие, многие другие. Сверкающий хрусталь, изысканные формы.