Кубок Нерона

Я долго сидел в передней. Мне–то казалось, что цифровой счет в Женеве укрепит мои позиции, снимет с меня подозрения — стоит только предъявить его. Но теперь я понял, что истолковать это можно по–разному. Может, я просто хотел забрать деньги из банка, а когда узнал, что со мной хочет поговорить директор, сразу смылся, не рискнул встретиться с ним. А чтобы напустить туману, старался теперь представить дело так, будто все время хотел рассказать о счете и передать деньги в руки полиции. Калле прав. Никто не докажет, что я говорил правду об угрозах на лыжне. Я выдаю себя за больного, чтобы на вертолете спуститься вниз. Не возвращаю ни прокатного костюма, ни лыж, а в больнице краду одежду. За гостиницу во всем этом переполохе я тоже не расплатился. Кроме того, я причастен к драке и перестрелке в номере у Джейн. Н-да, невеселая картина.

Впрочем, погодите! Одна возможность у меня пока осталась. Один последний шанс. Найти Грету Бергман! Если, конечно, это ее настоящее имя и если она действительно интересовалась рождественскими песнями. Только это все равно что искать иголку в стоге сена. Кстати, Грета Бергман... Ведь иностранец, которому нужно придумать типично шведское имя, скорей всего, назовет вот это самое, а? Ингрид Бергман и Грету Гарбо знают все. Скомбинировал — и дело в шляпе, получил типично шведское имя.

Со вздохом я прошел на кухню, открыл холодильник — посмотреть, что надо купить. «Tough shit»[58], как говорят в Нью–Йорке, подумал я. Весьма подходящее выражение. Tough shit!

Неожиданно я вспомнил еще кое–что. Грета Бергман! В тот вечер она не назвала своего имени, не представилась. Когда она, стоя на площадке в своем черном норковом манто, сказала, что она подруга Астрид, я сам, сам спросил, не Грета ли она Бергман. И опять–таки сам рассказал все, что слышал от Астрид об их дружбе, о том, как они жили в «Маунт Холиоук». Ей оставалось только поддакивать. Я и про пленку с рождественскими песнями сам все выложил, даже сходил в магазин и, достав из сейфа кассету, передал ей.

Вот уж наделал глупостей, с досадой подумал я. Ее наверняка подослали ко мне прозондировать почву, сказать несколько общих слов об Астрид Моллер и посмотреть, что тут можно выудить. А я, дурак, преподнес ей все на блюдечке с голубой каемочкой. Может, это она и застрелила мнимого полицейского из Нью–Йорка? Может, они выследили его до моего магазина и решили, что он добыл какой–то материал и не желает с ним расстаться?

ГЛАВА XX

— Нет, сэр,— сказал комиссар Арлингтон и, держа одной рукой белую трубку, другой полистал разложенные на столе бумаги.— Здесь все совершенно ясно. Он в наших руках. Правда, шведские коллеги не больно–то охотно идут нам навстречу.

— Что вы имеете в виду?

Их разделяли бескрайние просторы Атлантики, но голос из Нью–Йорка звучал в трубке отчетливо и ясно. Хотя один абонент, окружной прокурор Вертхеймер, сидел в большой конторе, выходящей на Третью авеню, а второй — в гостиничном номере на Стурегатан в Стокгольме.

— Мой здешний оппонент, шеф государственной комиссии по расследованию убийств, давно знает нашего приятеля. А проку от этого мало. Ведь он свято верит, что тот невиновен.

— А что у него есть? Факты?

— Нет, просто ощущение, и все. Он, разумеется, ничего не предпринимает. Ведет себя прекрасно, ничем не мешает. Но, похоже, теперь у него опустились руки. В особенности после Женевы.

— Женевы?

— Угу. Наш приятель Хуман не только был в Нью–Йорке, когда убили Астрид. Он последний, с кем ее видели, и его «пальчики» обнаружены повсюду в той квартире, где она умерла. И Хосе Хименес, которого заслали сюда с поручением изъять у антиквара то, что ему дала Астрид, был, как вы знаете, убит в гостинице, в своем номере. На этот вечер у Хумана опять–таки нет алиби. Затем он летит в Женеву, через Лондон, с билетами на чужое имя, и идет в банк, где у генерала секретный счет. Но смывается оттуда, не пытаясь снять деньги.

— Почему?

— Они хотели, чтобы он встретился с самым главным начальником, который отвечает за такого рода счета. А он не рискнул, скрылся. И столь же быстро исчез из гостницы, не уплатив по счету, как раз когда в одном из номеров произошла серьезная стычка. Свалили Роджера Ли, прострелили ему плечо.

— Он на свободе? Я думал, мы упекли его пожизненно.

— Нет, он получил пять лет. Все знали, что он большой человек у Боннано, но улик на большее не хватило. А теперь он, видимо, на стороне тех, кто норовит умыкнуть Гонсалесовы миллионы. Мы полагаем, что он работает заодно и с доном Джорджо, хотя полной уверенности тут нет.

— Так ведь дона Джорджо выслали. Я точно помню, дело было давно, но я помню. Сам участвовал в этом. Разве он не на Сицилии?

— На Сицилии, и вовсю занимается разными неприглядными делишками. Большей частью героином. Правда, мы думаем, он и в этой игре увязил коготок, ведь они намерены использовать его европейскую агентуру. Деньги–то здесь, в Европе, да и золото, наверное, тоже. Помимо того, что в Гонконге и Сингапуре.

— Понятно. Но как же в эту картину вписывается ваш стокгольмский антиквар?