Кубок орла

Под грохочущий смех сверток вдруг приподнялся и затрепетал. Петр отвернул конец тряпочки. Из дырочки выглянула перевязанная веревочкой мордочка полузадохшегося мышонка.

– Вот тебе на! – едва сдерживая смех, ахнул Петр. – На кой черт он сдался тебе?

Отчаявшийся недоросль тряхнул головой:

– Как вы, ваше царское величество, единожды нам про анатомию докладали, то и удумали мы с Хованским мыша потрошить для лекарского обучения.

– Добро! – ударил его царь по спине. – Завтра же переведу тебя в гошпиталь артеям сим обучаться!

Урок окончился. Петр поблагодарил Дмовского за «усердие» к наукам и уехал в Адмиралтейство.

Глава 14 Дел – край непочатый

Пока государь разъезжал по новой столице, Екатерина занималась приготовлением к отъезду.

О себе она мало заботилась.

– Много ли мне надо в походе? – спорила она с фрейлиной Варварой Михайловной. – Мне как бы чего для Петра Алексеевича не забыть.

Она штопала, чинила, стирала чулки и платочки царя, с материнской заботливостью, никому не доверяя, укладывала сундуки и сама же подсмеивалась над собой:

– Все равно половину отставит. Я знаю.

– Так зачем же хлопочете?

– А вдруг? Вдруг возьмет.

Арсеньева без умолку щебетала, делясь с царицей своими «аморами».

– Смотри, – тоном опытного человека увещевала Екатерина, – год-другой еще попрыгаешь, а там ни с чем и останешься. Будешь в старых девках сидеть. Выходи лучше, пока я не уехала, за Ягужинского. Хочешь?

Из-за полураскрывшихся пухленьких губок фрейлины сверкнули мелкие редкие зубы.

– Покудова я при дворе, царица, никогда старой не буду. Очи померкнут, зубы повыпадают, шея станет желтой, в морщинах, – все равно будут льнуть ко мне все.

– Больно нужна ты им будешь такая!

– А то, может, не буду? Как бы не так. Покуда я в чести у вас с Петром Алексеевичем, всегда любить меня будут. Я их знаю. Они рады у бабы-яги ноженьки лобызать, лишь бы им чинов высоких добиться. А через нашу сестру, фрейлину, сами знаете, во многом преуспеть можно.

За шутками и смехом они не заметили, как у двери остановился Александр Данилович.

– Ба! – подбоченилась Варвара Михайловна. – Только про интриганов обмолвилась, а он тут как тут.

Меншиков привык к шуткам свояченицы и не сердился на нее.

– Все балаболишь?

– Жениха все ищу.

– Мало ли их тут бегает.

– А я тебя хочу! Хочу быть светлейшей княгиней! Почему Дарье можно, а мне нельзя? – расхохоталась фрейлина.

– Ладно, сорока, – поцеловал ее светлейший. – Женюсь. А покудова что беги к Дарьюшке. Нужда в тебе есть.

Арсеньевой не надо было повторять по нескольку раз одно и то же. Она сразу догадывалась, чего от нее хотят. «Вокабулу[76], должно, имеет какую к царице», – сообразила она и немедленно исчезла.

– Ты один? – ласково поглядела Екатерина на Меншикова.

Он галантно расшаркался и приложился к ее руке.

– С протобестией.

– Зови же его.

Александр Данилович высунул голову в дверь:

– Евстигней! Евстигней же!

Никто не откликнулся.

– А, вон он чего! – ухмыльнулся светлейший. – Я и позабыл… С той поры как протодиаконом стал, он завсегда требует высокого почтения к своему сану. Ваше благословение! Отче протодиакон!

В то же мгновение Евстигней появился в дверях:

– Се гряду. Благословенье Господне на тебя, царица.

– Два дела к тебе, – строго остановил его светлейший. – За первое, ежели с честью исполнишь, пятьсот рублев денег получишь.

Глазки протодиакона блаженно сощурились:

– Бог даст – и в окно подаст…

– Второе же дело, – продолжал Меншиков, – воистину принесет тебе протопресвитерство.

– Чаю и тщусь предстать перед лицом Саваофа в сем образе дивном.

– В том порукой тебе мой пароль, – подтвердила Екатерина, сделав ударение на «мой».

Выслушав все с должным вниманием, Евстигней пригорюнился. Первого дела он не страшился. «Велика ли беда случится, коли на свете одной басурманкой убавится? – просто и без всяких колебаний решил он. – По крайности раскольники болтать перестанут, будто государь до сего дни с басурманкой якшается».

Куда неприятнее было второе поручение. Евстигней не представлял себе даже, как за него приняться. Ну как уличить венчанную жену государя, царицу Евдокию Федоровну, во-первых, в непотребной связи с майором Глебовым и, во-вторых, в тайных сношениях с сыном, якобы недоброе замышляющим против царя?

– Что ж приутих? – спросил светлейший.

– Боюсь, благодетели, как бы царь со стыда за блуд Евдокии Федоровны заодно с Глебовым и меня, грешного, тайну открывшего, на виску не вздернул… Да и царевича жалко. Тихой он больно.

– Протодиакон ты или дурак? – обозлился Александр Данилович и вдруг отступил, словно пораженный чудовищной догадкой: – Да уж верен ли ты сам государю? Уж не в одном ли гнезде сидишь с Яшкой Игнатьевым, коли смеешь черные дела царевича покрывать?

Протодиакон подумал было, что Меншиков шутит, но взглянул на его перекосившееся лицо и почувствовал такой жестокий ужас, что добрую минуту не мог шевельнуть онемевшим языком.

– Единому Христу поклоняюся! – завопил он наконец. – И единого помазанника его, Петра Алексеевича, хвалю и славлю.

– То-то…