Кубок орла

Солдаты больше походили на мертвецов, чем на живых людей. Оборванные, серые от пыли, худые, они, едва дождавшись привала, падали на песок, как сраженные пулей. Кровоточили изъязвленные ступни. Комариные стаи обволакивали лица. Ряды угрожающе редели. Тех, кто не мог встать после привала, оставляли умирать в голодной и безводной степи.

У Головкина собрался военный совет.

– Так больше нельзя, – объявил канцлер. – Все войско погибнет. Вы сами видите сие, государь. Но я не к тому. Я иного боюсь….

– Какой же худшей бояться беды? – раздраженно передернул плечами Петр. – Кажется, хуже сего быть не может.

– Может, ваше величество, – продолжал вместо канцлера Шафиров. – В чужом краю, без войска, кто из нас поручится, что вы не попадете в плен? Что мы тогда будем делать без вас, государь? Как будет жить тогда Россия?

Петр, однако, остался непоколебимым:

– И так и эдак погибель. Только впереди хоть чуток надежды есть, а позади – ничего.

Он так ткнул пальцем в карту, что продырявил ее насквозь:

– За Прут!.. Одна дорога за сию реку. Ежели даст Бог переправиться, мы спасены. Только бы Прут одолеть и вниз спуститься, до урочища Фальги.

Похоже было, что обетованная земля представляется царю за урочищем. Он с таким увлечением говорил о непроходимых болотах, «кои огородят войско от вражеских полчищ», и о лежащих в великом изобилии по деревням у Браилова съестных припасах, что военный совет в конце концов согласился с ним.

Глава 16 На краю гибели

Петр ошибся: балканские народы убоялись султана и не «замутили». К русскому войску, в котором осталось тридцать восемь тысяч человек, почти вплотную придвинулось сто двадцать тысяч турецких солдат и семьдесят тысяч татар.

Враги наседали с трех сторон. Четвертая – «земля обетованная» – оказалась страшней самой сильной армии в мире: она представляла собой бесконечную, непроходимую топь. Петр слишком поздно сообразил, что угодил в силок.

Екатерина нашла его однажды где-то в конце обоза в глубокой задумчивости.

– Петр Алексеевич!

– Ну чего ты ко мне пристаешь? Я никого не трогаю, пусть и меня не трогают.

– Я не могу видеть, как ты убиваешься.

– Ну и отстань. Слышишь?.. Уйди от меня!

– Куда я уйду? С тобой приехала, с тобой все разделю.

– Да уйди же ты прочь!

Екатерина покорно ушла. Ее сиротливо сгорбившаяся спина, плетьми повисшие руки, старчески шаркающие шаги и низко опущенная голова вызвали в сердце государя острую жалость.

– Куда же ты?

– Не знаю, – безнадежно отозвалась она. – Куда бог подаст.

Где-то близко, со стороны горы, грянул залп и донесся топот копыт.

– Янычары! – догадался Петр и, как перепуганный ребенок, зарылся лицом в грудь жены.

Залп повторился. Царь оторвался от Екатерины и помчался в сторону выстрелов. Отчаяние и безвыходность сделали его, как всегда, неустрашимым. Размахивая шпагой, он несся на коне от полка к полку и, когда подошла минута, сам повел конницу в атаку. Его глаза горели безумием. Изо рта била пена.

Янычары не выдержали напора и отступили.

Однако турецкая пехота упорно продолжала осыпать русских градом снарядов и к утру подкатила почти к самому царскому лагерю три сотни пушек.

– Три сотни пушек! – схватился за голову государь. – Три сотни!

– И что же? – невесть откуда вынырнула Екатерина.

– Опять лезешь не в свое бабье дело?

– Ну и что же? – повторила царица, дерзко подбоченясь и отставив ногу. – Будто против пушек нельзя выставить чего страшней?

– Ка-те-ри-на! Не дразни! Лучше уйди!

– А чего мне тут делать? Охота была брань всякую слушать… Вот только снадобье против пушек отдам и уйду, – лукаво сощурилась она и вытащила из-за пазухи объемистый узелок. – Держи, Петр Алексеевич! На мое на женское счастье, держи.

По всему видно было, что царица всю ночь не смыкала глаз. Она едва держалась на ногах. Лицо осунулось и пожелтело, от густого слоя пыли стало каким-то незнакомым.

– Сии каменья, да платина, да злато пускай будут снадобьем против пушек, Петр Алексеевич.

Государь просиял:

– Как же тебя надоумило? Как ты догадалась столь добра в дорогу везти?

Екатерина скромно потупилась:

– В поход шла, не на пир. Потому и взяла. Гадала: будет виктория – на радостях выряжусь. А беда случится – пускай визирь слопает. Лишь бы Петр Алексеевич здоровехонек был. Тогда и каменья появятся новые.

Янычары потеряли в бою семь тысяч воинов.

– У гяуров солдат – что песку у Босфора, – перекрикивая друг друга, дерзко размахивали их выборные руками. – Заключай мир, как султан говорил!

Визирь смутился. Если уж янычары, эти сорвиголовы, не понимающие, что такое отступление, говорят про великие силы русских, значит, так оно и есть. «Как бы московский царь не сделал из Прута второй Полтавы, – думал визирь. – Надо хоть на несколько дней замириться и все хорошенечко разузнать».

– Что же, я не прочь. Можно объявить перемирие.

И за пять минут до того, как это хотел проделать Петр, он приказал выкинуть белый флаг.

Государь ничего не мог понять.

– Вот так фунт – не мы, а они, черти, пардону просят! Коли так, можно и пофанаберить. Нуте-ка, послы, давай сызнова толковать.