Кубок орла

Шафиров чуть не сорвался, – еще мгновение, и вся его игра провалилась бы. «Уйти от морей! Но сие все равно, что медведя втиснуть в собачью будку! И в думке быть того не должно, чтобы оставаться нам в старых рубежах! – с невыносимой болью и злобой думал Петр Павлович. – Да ведь голова наша только-только упирается в Балтийское море, а ноги – в Черное! Задохнемся мы без морей!» Но осторожность и рассудительность взяли свое. А может, визирь врет? Может, нарочно надкидочку сделал, чтоб мшел получить и кое-что уступить?

– Ингрия… Что там Ингрия! – вздохнул Шафиров. – Она далеко. Хотя и то правда, война везде приносит кровь. Боже мой, боже мой! Воистину так, сиятельнейший визирь. Сколь ужасна война!

Визирь начинал сердиться: «Что он, в самом деле чудак или прикидывается? Если чудак, какого же дьявола думал царь? Зачем он к нам прислал дурака?»

– Да, много крови, – еще раз простонал Шафиров. – Видно, Бог карает мир за грехи. Наипаче и прежде всего Бог. Не правда ли, ваше сиятельство? Вер много, ваше сиятельство, а Бог один. Ему молиться надо о мире всего мира.

– Богу пусть молятся муллы и ваши священники. А мы с вами поставлены, барон, решать земные дела…

– О, каково мудры ваши слова, сиятельнейший визирь! И все-таки мы с вами Божьи творенья. Ежели мы будем памятовать про сие, все будет отменно, все образуется. У нас, русских, есть поговорка: «Без Бога ни до порога, а с Богом – хоть за море».

– За море, положим, Бог вас как будто не совсем еще пустил, – ехидно вставил турок.

– Ах, ваше сиятельство, как тяжело мне говорить о море! И как любезно сердцу беседовать с мудрым человеком. Сердце и мудрость – все. Да, да… ваша правда, все от Бога. Вер много, а Бог один.

В тихой грусти полузакрылись глаза барона. Рука полезла в карман.

– Во имя Аллаха, ваше сиятельство…

На столе очутились две лунные капли, два бриллианта.

– Мы будем молиться своему Богу, а вы украсьте мечеть сими безделушками, умилостивьте ими Аллаха. Все люди братья, сиятельнейший визирь.

«Наконец-то, – подумал визирь. – А я думал, что он и в самом деле дурак». И вслух произнес:

– Вы хороший человек, барон. Восточный человек… Я передам непременно.

«Врешь, стерва, не хуже наших приказных! – воспрянул духом Петр Павлович. – А я еще в сумленье был, хитрил. Ну, теперь, шалишь, легче будет».

Больше в тот вечер о мире не поминали.

На другой день барон без всяких хитростей вручил несколько заемных писем: визирю на 150 тысяч рублей, главному баше и янычарскому аге – на 10 тысяч каждому – и приступил к переговорам.

Ингрия как бы перестала существовать на земле. О ней все вдруг позабыли. Но во всем остальном визирь оставался твердым и прижимал Шафирова, как только мог.

В русском лагере царило уныние. От Петра Павловича не было никаких вестей.

– Как в воду канул! – терзался царь и в бессильной злобе грыз и ломал разбросанные по столу гусиные перья. – Уж не уколотили ли его?

Екатерина тихонько сидела на сундуке и штопала чулок.

За последние дни она осунулась, перестала следить за собой – даже не белилась и не душилась. Все чаще ее тянуло к чарке. Вместо пряного запаха, которым она обычно была пропитана насквозь, от нее несло винным перегаром, чесноком, заношенным бельем.

– Иль не сладко в походах? – сочувственно взглянул на нее государь.

Она заплакала.

– Ты на себя взгляни. Какой ты стал… Какой ты стал, Петр Алексеевич!

Она поднесла мужу зеркальце. Петр отшатнулся. Из зеркальца на него глядели воспаленные ввалившиеся глаза, мертвенно стиснутые фиолетовые губы, восковой, заострившийся, как у покойника, нос.

– Не могу я тебя такого видеть! – еще пуще расплакалась царица. – У меня сердце разрывается…

Государь почувствовал, что и сам готов заплакать.

– Замолчи! – крикнул он не своим голосом и убежал вон из шатра.

На поваленном дереве сидели Шереметев и Головкин.

– Нету барона, – горестно сказал им Петр. – Пропал барон!

– Чего ему пропадать… Где ему пропасть! – в один голос ответили ближние и оба враз повернулись.

Далеко-далеко, там, где небо сходилось с землей, показалось какое-то пыльное облачко. Оно росло, приближалось, и наконец можно было уже разглядеть, что это скачет всадник.

Высыпавшие навстречу люди признали в нем одного из отправленных с Шафировым людей – сына обер-комиссара Петра Бестужева[81] волонтера Михаила Петровича[82].

– Живы?

– Еще как живы, государь!

Бестужев спрыгнул с коня и отправился за царем в вежу.

Глава 18 Гости, а не заложники

Получив разрешение Петра «все чинить по своему рассуждению, как Бог наставит», барон объявил визирю, что готов писать договор.

– Начнем так, – сразу приступил к делу визирь. – Первое: отдать туркам Азов в таком состоянии, в каком был взят. Согласны?

– Согласен.

– Новопостроенные города – Таганрог, Каменный Затон и Новобогородицкий на устье Самары – разорить, а пушки из Каменного Затона отдать туркам. Так?

– Так.