Кубок орла

У ворот собора, на санях, красовались кораблики. Среди них особенно выделялся, воспроизведённый в малых размерах, недавно спущенный на воду величайший корабль русского флота «Миротворец». На нём несколько мальчиков-юнг, по команде Петра, долго проделывали всевозможные «эволюции». В заключение император взобрался на корабль и дал салют.

А утром, едва проснувшись и увидев перед собою Толстого, государь вдруг лукаво подмигнул ему:

   — Что ж... А ведь не плохо бы теперь Персию к нам малость придвинуть?.. Чтобы за шёлком не так далече купцам нашим ездить... Так мы с тобою ране мерекали?

   — Чуть-чуть... Чуть-чуть-с... Потому шёлк-сырец гораздо потребен нашему государству-с...

   — Так не прокатиться ли нам к тем берегам?

   — Самое время к теплу поближе податься... К солнышку-с!

Не успела Россия зализать страшные раны свои, как людей оглушила жестокая весть о новом походе «на восход солнца».

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Время ткало вечную свою паутину, обволакивало забвением горькие годы Северной войны и ужасы персидского похода, ценою полчищ солдат и несметной казны вправившего в корону российскую ещё один бриллиант — далёкий город Баку.

Дождалась своей мечты Екатерина: император венчал её в соборе титулом императрицы.

Угомонился и Пётр Андреевич Толстой. Он получил полное прощение государя и великую милость: в день коронования Екатерины Пётр пожаловал его графским титулом.

Про Ваську Памфильева ходят разные слухи. Отец Тимофей ищет его то в Вологде, где ведёт он будто бы немалый торг с иноземцами, то на Волге, то в Москве и Санкт-Питербурхе, где состоит он дольщиком разных заводов и фабрик.

Не чувствуя устали, шагает расстрига по всей Российской земле.

Однажды в лесу он встретился с Купелем, разговорился с ним и, почувствовав неожиданное расположение к станичнику, раскрыл ему свою душу.

   — Так вот ещё какое сотворил чёрное дело сей зверь! — вспыхнул Купель. — Как его земля только держит! — И вдруг клятвенно поднял руку: — Проведал я, где он. Верно говорю, на Украине сей каин. Иди к нам, отец. Вместе правду будем искать. Вместе биться за неё будем...

И отец Тимофей, поклонившись в пояс Купелю, отправился с ним в стан Фомы.

Памфильев сгорбился, голова его совсем побелела Купель, Кисет и Яценко не на шутку задумываются над тем, куда бы отправить атамана на покой. Ему, однако, они об этом не говорят: он и слушать не хочет ни о каком покое.

   — Даша в монастыре, сына нету... Ни кола у меня, ни двора. Куда я денусь без вас? С вами, почитай, всю жизнь из одного кубка орлёного горе хлебал, середь вас и душу отдам Богу.

Отец Тимофей, приглядевшись к атаману, незаметно для себя всем сердцем привязался к нему. О Ваське они никогда не говорили. Только раз, когда бывший долгое время в отлучке Памфильев вернулся в стан и объявил, что доподлинно проведал, где каин жительствует, расстрига пал перед атаманом на колени, поцеловал ноги его и клятвенно произнёс:

   — Расставлю эдак персты, сдавлю горло... Тогда и его персты разожмутся... И ты, дочка моя, вольно вздохнёшь. Доченька моя! Дочка!

Ночью ватага, разбившись на десяток сильных отрядом, отправилась к солнечной стороне, к городу Киеву, куда должен был ехать с другими дольщиками на открытие новой фабрики гость первой гильдии Василий Панафидин, он же Васька-Каин, Иудин опаш.

Впереди головного отряда шли седой, но по-прежнему синеокий Фома и отец Тимофей. Судорожно сжав в кулаке черенок кинжала, расстрига проникновенно и страстно повторял за атаманом слова крамольной песни о кровавой борьбе голодных и сирых за правду жизни.