Кубок войны и танца

«Интернет – маленький чёрствый кусок чёрного хлеба, данный ребёнку во время блокады Ленинграда и мира».

Написал Светлый. Позвал на еврейскую выставку. Я сидел и думал, идти или нет. Сил не было. Ничего не хотелось. Обещали книги и фотографии. Рассказы про жизнь Израиля. Стоящего на десяти тысячах гор. Открытого всем ветрам. Но сейчас мне не было до этого дела. Я тёр виски, желая убавить головную боль. Не помогало. Прошёл на кухню. Достал пенталгин. Выпил одну таблетку. После чего прилёг. Голова раскалывалась, напоминая грецкий орех. Будто господь сдавливал её, желая съесть содержимое. Но я чувствовал неправильность происходящего, потому что богу надо было просверлить в моём черепе дырку, сунуть туда соломинку и выпить до дна мой мозг, так как он давно превратился в жидкость, в лаву, кипящую и сгорающую, созданную только для желудка всевышнего, закалённого в битвах, идущих на Голанских высотах во имя Йошкар-Олы.

«Если ребёнку дать имя взрослого человека, то он никогда не вырастет».

Я сидел и думал о Светлом, с которым познакомился четыре года назад в больнице. Он был художником, рисовал символы и мысли, образующие тропический лес, обезьян и лианы, змей, жалящих смертью, вбрасывающих её в человеческий организм, чтобы он жил, говорил и рос, а потом уменьшался, сворачивался, ложился в колыбель и умирал. Слушая колыбельную, обещающую Арарат. После дождей и вод. Времени, спускающегося с небес, затопляя города, деревни и страны. Горы, поля, леса.

«Человек появляется на свет так, как лампочка загорается в комнате. Но это не лампочка, а груша, её надо сорвать, вымыть, съесть. Не зря рисовал Сарьян, что лампочка станет солнцем. Тогда не надо будет рожать, потому что во всём будет жизнь. Человек устремится к Африке, где его львы и дух».

Разделся и лёг, стал ожидать сна, глядя «Игрушку», фильм, снятый в семидесятые годы, когда мир рушился каждую секунду и каждую секунду восходил, даря детям ядерную бомбу, чтобы они играли в неё, делая безопасным мир. Планету, то есть треугольник и пирамиду, всё то, что у женщины между ног, где поднимаются вниз, в сладость, нугу, полёт.

«Левые движения сменяются правыми. Общество, уличённое в нигилизме, нуждается в новых богах. Но их нет, и оно одевается в старое. Поношенное и грязное. И проходит по улице, собирая бутылки. Оно – это бомж. Его презрительно обходят прохожие, его не пускают в трамваи, в дома, в автобусы. Выгоняют из магазинов, ресторанов, кафе».

Думал о Ницше, мыслил его, вторгаясь в Речь Посполитую, деля её, раздавая котам и прохожим, отрывая красные дымящиеся куски от её плоти, забрызганной кровью и грязью.

«О, сверхчеловек – это тот, кто засаливает на зиму капусту, огурцы, помидоры, берёт мешок картошки, взваливает на плечо, опускает в погреб, радуется скромной пенсии, стреляет сигарету, курит, стоит у подъезда, вдыхает и выдыхает, отмечает свой день рождения, дарит себе книгу, пьёт вино, ест шоколад, поскальзывается на банановой кожуре, ломает ногу, сидит в травмпункте, ждёт очереди, гипса, неподвижности, старости, смерти, плача по нему гор, небес и земли, рыдания на площадях, в банках и в кинотеатрах, в душах, в телах, в сердцах. Он берёт пачку семечек, чипсов, сухариков, грызёт их, идёт по улице, радуется снегу, тому, что нет солнца, а вместо него автомобили, метели, люди, айфоны, собаки, кошки, фонари, женщины, птицы».