Кубок войны и танца

Пьер Ришар завершился, я переключил на тяжёлую атлетику, чемпионат мира, идущий в Туркменистане, смотрел на атлетов, рвущих веса, ломающих вековые устои, задающих новую моду и контролирующих планету, расходясь кругами, волнами и вбивая в сознания людей свою значимость и величие, колеблющие подлунный мир, в котором я встретил девушку, приехав в Екатеринбург в июне 2012 года в связи с победой на конкурсе «Евразия», куда я отправил пьесу, написанную войной.

«Я бездна, прыжок, полёт».

Читал Рембо, выключив телевизор, глотал строки, дымящиеся, горячие, несущие безумие, мачты, паруса, океаны, розы рядом с говядиной, туалеты и кухни, Марс и поцелуй дитя, космос, увитый плющом, Верлена, разбитого параличом, алкоголем, Бодлера в селе Константиново и вино, на дне которого секс.

«Предложения – это змеи, они должны не стоять, а ползти и прыгать, жаля смертельно читателя. В текстах должен быть яд».

Так думал я, укладываясь поудобнее и желая уснуть. Но перед моими глазами стояла армия Наполеона, у которой вместо пушек были гигантские фаллосы. Из них они стреляли по редутам Кутузова, неся разрушение и смерть. Солдаты бежали, как Есенин писал стихи.

«Моё философствование вокруг России, создание теплоты и жара, чтобы цыплёнок вылупился».

Во сне я убивал тараканов, с каждым ударом тапка их становилось всё больше, они сотнями падали с потолка, облепляя лицо, в итоге я бежал, переносился в другое пространство, где я пил со Светлым вино, читал этикетку и провозглашал:

– Это вино сделано из рыжих и чёрных тараканов, выдавленных по всем правилам виноделов в прошлогоднем Крыму.

Утро принесло успокоение и тревогу, давил шкаф, громоздящийся в комнате, его рост, ширина, он пригвождал к кровати, не давал встать, жить, дышать, возносить новые истины, наподобие Достоевского, который мочился на деревья, помечал территорию, писал «Идиота», свою биографию, съеденную собаками, обглоданную ими, потому что она валялась на свалке, громко о том крича.

«История христианства – история борьбы бога-отца с богом-сыном. Она покорит весь мир».

Я выкурил три сигареты подряд, чтобы стать выше, благодаря дыму возвысился, поднялся наверх, ужасно кося глазами, страшными, налитыми кровью, желчью, планетой, кружащейся, смешивая дома, кафе, жёлуди, людей, автозаправки, пустыни, поля, оргазмы, месячные, драки, пиво и крыс.

«Где оно, золото Осетии, Чечни, Дагестана, Грузии? Когда их быки и львы заявят о себе, ринутся на весь мир, захватят его, положат к своим ногам? Доколе сила духа будет уступать физике и материи, бомбам, гранатам, минам? Один взгляд – и ракета летит обратно, уничтожая того, кто её запустил».

На кухне достал солёные огурцы, захрустел ими, воспетыми Цоем, поющим песни на стадионах Москвы, Пекина и Тулы, где африканцы бьют в барабаны, поют песни и танцуют вокруг костров, зажжённых ими ради мяса, человеческого, душистого, посыпанного перцем и тмином, ждущего поедания, когда оно войдёт в желудки, как хозяин домой, отдаст распоряжения жене, сядет за стол, поужинает, выпьет водки, устроится на диване, включит телевизор и наденет очки.

«Во мне пылают могилы, еврейские, арамейские, персидские, ассирийские, горят гробы сынов Палестины, Армении, Сирии и Ирака. Самый большой труп трёхметрового человека висит у меня в душе».

Получил письмо о желании поставить мою пьесу в Новосибирске, позвонил, уточнил, выяснилось, что есть планы сделать по ней спектакль в сентябре-октябре, но всё это неточно и зыбко, призрачно, нелегко, потому что весь мир против меня, он не хочет моего успеха, который сделает планету квадратной, превратит в телевизор, показывающий порнофильм в восемь часов утра.

«Когда-нибудь я буду понят так, как могила принимает труп».

Вышел на улицу. Прогулялся. Стоял на углу своего дома и пил разливное пиво, пока мимо шагали люди, обременённые возрастом, работой, болезнями, любовью, молодостью, радостью и весельем. Я делал глотки, втягивая в себя алкоголь, ждущий соединения с моей кровью, чтобы, объединив свои силы, погнать от меня весь мир.