Кубышки для Лёльки

Голос её тих и приятен, он вызывает волнение в теле. Это отвлекает, не даёт сосредоточиться, поэтому я слегка отстраняюсь и отвечаю:

– Куприн, «Гранатовый браслет». Помнишь самое начало, портрет Анны? Лицо её сильно монгольского типа с довольно заметными скулами, с узенькими глазами, которые она к тому же по близорукости щурила, с надменным выражением в маленьком чувственном рте, особенно в слегка выдвинутой полной нижней губе… Каково, а? Как точно автор передаёт характер женщины, используя всего лишь несколько коротких портретных штрихов. И, заметь, он не навязывает этот портрет читателю, а сообщает его как бы вскользь, нечаянно. Здесь практически ничего не надо менять, добавить новое имя – и образ готов.

Кристина морщится. Носик её слегка приподнимается, от переносицы вниз сбегают, изгибаясь, две тонкие складки, резко очерчивая бледные щёки, и она говорит скучным голосом:

– Не то, совсем не то. Псевдоклассики современного читателя интересуют мало. Пушкин, Лермонтов, Куприн – как давно это было, – она оживляется. – А вот если бы ты взялся за классиков начала века, например, Кулагину, или хотя бы Бакулина. Недавно я читала ремейк Ишкина на роман Петухова – вот где настоящее мастерство! Как изящно сплетает автор старый сюжет с нашей реальностью, словно сам жил в те времена, и воспроизводит их вновь, но уже в новом понимании мира. Разве не славно? Ты только представь…

Я не слушаю её. Нет, она, конечно, права, особенно в том вопросе, который касается сплетения прошлого с настоящим в работах старых мастеров. Но весь вопрос в том, кого считать мастером. Петухова? Ишкина? Куприна? Можно сослаться на то, что у каждого свой вкус и свой взгляд, и что Куприн не во всём идеален… Смешно: Куприн не в во всём идеален. Такое даже подумать трудно, а уж произнести – но произносят, и утверждают, и верят в утверждения.

– Вот она настоящая сила классики, – Кристина продолжает говорить, совсем не замечая моего невнимания. Она, как это обычно бывает, говорит для себя, для портрета над камином, для кушетки в углу комнаты, которые слушают её с большим участием, и совсем не важно, что её не слушаю я. – Ты бы ещё вспомнил Плутарха или этого, как его – Гомера.

Гомера я тоже не люблю, но не потому что он плох, а потому что не понимаю. Бывает и такое. Однако дело в другом. Всё отношение Кристины к литературе сводится в банальную формулу «нравится – не нравится». Это обыденная вкусовщина для литературы опасная, но Кристина осознать этого не может или не хочет и потому я перестал её слушать.

А жаль. Наши споры порой заканчивались ссорами, которые мы разрешали в спальной комнате. Что может быть лучше подобных ссор? Ты опустошён, печален, а примирение вновь наполняет тебя жизнью. И ты рад.

Кристина смотрит на меня, ожидая ответа, но я лишь улыбаюсь и молчу, томик Куприна волнует меня больше. Наверное, это не правильно, это губит наш брак. Кристина отворачивается, стоит так несколько протяжных секунд и уходит. Я вздыхаю, чувство вины накатывает, неуверенно тычется в сердце и почти сразу тает. Я встаю, подхожу к окну. Дождь. Крупные капли скатываются по стеклу, по карнизу… По щеке, как воспоминание, скользит прохладный ветерок, зовёт за собой. Душно…

Ставлю книгу на полку, надеваю плащ, ботинки. Из кухни раздаётся голос Кристины:

– Ты куда?

– На улицу. Немного пройдусь.

– Скоро ужин.

– Успею.

Беру зонт, шляпу, выхожу из дома.

Дождь не сильный и уже почти закончился, открывать зонт нет надобности. Я опираюсь на него как на трость и не спеша иду к центру. Наш городок мал и скромен. В нём нет широких набережных, шумных автомобильных потоков, огромных рекламных плакатов. Приметы современной жизни обошли его стороной. Зато здесь есть пруд – небольшой, подёрнутый тиной и засаженный по берегу плакучей ивой – вторично, но горожанам нравится.

Мне нравится тоже. Приходя сюда, я всегда сажусь на одну и ту же скамейку, облокачиваюсь на высокую спинку и подолгу смотрю на воду. Она всегда разная. Днём зеленоватая, взбитая утиными выводками, замусоренная листвой и размокшими хлебными корками. Вечером – потемневшая, погрустневшая, утомлённая. В дождь – кружевная, будто лента на столе модистки; круги расходятся, сплетаются, исчезают и появляются вновь. Люблю эту воду.

Но сегодня моя скамейка занята. Удивительно, ибо пасмурный вечер не самое удачное время для прогулок. Можно сходить в бар, в боулинг, в театр. Но пруд, да ещё… девушка… Я прохожу вперёд и, пряча взгляд за широкой полой шляпы, стараюсь разглядеть эту неожиданную гостью.